КРУЖЕВА СЕВАСТОПОЛЬСКИХ УЛИЦ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Г.Футерману
Вот опять кружева севастопольских улиц –
что на свете больнее и слаще всего?
Мы обманем себя, что надолго вернулись
и замкнули кольцо всех земных берегов.
Мишура наших слов, неуместная вовсе
во дворе, где акация медью горит.
На Приморском бульваре бесчинствует осень
и, роняя листы, письменами сорит...
И пускай суетой опечатаны лица,
в переулки, таясь, безоглядно спешим –
вдруг забытая повесть любви повторится
и уже не растают ее миражи?
Эти улицы нас, непутевых, скликали,
и каких бы вдали ни вкушали пиров,
мы, ребята, не там свое счастье искали
и кружили совсем не у тех берегов.
ЭСКИМО
Кладет акация на плечи
ладони колкие свои,
лишь севастопольские встречи
в воспоминанье призови.
Кривая улочка пылится.
Дрожит над Корабелкой зной.
Двадцатилетнего счастливца
на звонкой вижу мостовой.
Идет неспешными шагами,
форся подковками штиблет,
а в проходном дворе, как в раме,
его богини силуэт.
Молю мгновение продлиться:
она, как видно, сгоряча,
еще не вспугнутая птица,
его касается плеча...
Какой исполненная грации
она с ним выйдет из кино!
Смешно облизывая пальцы,
дурачась, делит эскимо.
Не исчезай, еще немножко
продлись, видение, пока
ее порвется босоножка
у папиросного ларька…
... Кладет акация на плечи
ладони колкие свои,
лишь севастопольские встречи
в воспоминанье призови.
Средь перекрашенных скамеек
не крутят старое кино,
и за одиннадцать копеек
купи попробуй эскимо.
ЗУРБАГАН
Я покидаю Зурбаган
и, заклиная небесами,
судьбы крученый ураган
ловлю своими парусами.
Пусть в тихой гавани прибой
качнет, играя, звезд монисто...
Я эту маленькую пристань
уже оставил за кормой.
Я покидаю Зурбаган.
Во всем, что прожито накладно,
как сумасбродный капитан,
кляну безвинную команду.
Такой уж выпал интерес:
мне зачитаться сказкой Грина
хватило лишь до середины
и не принять его чудес.
Прощай, мой милый Зурбаган!
Увы, всему приходят сроки:
искать другие берега,
судьбы подсчитывать итоги...
Мечту с удачей не сведу
на твоих улочках, наверно,
и в припортовые таверны
уже, скучая, не зайду.
Но все-таки оставят след
у моего седого юнги
проливом шедшие Кассет
контрабандистские фелюги,
ночного Лисса карнавал,
огней сияние на рее...
И назовет он сына Грэем,
не утаив, чье имя дал.
РЕКВИЕМ ПО ЛИНКОРУ «НОВОРОССИЙСК»
Что невесело смотришь, братишка,
на родной севастопольский рейд?
Неугасшей кручины давнишней
в нашей памяти тянется след.
Видно, в самые черные списки,
наша молодость занесена…
У линкора у «Новороссийска»
итальянская рвется броня.
С помертвевших от горя акаций
в этот день опадала листва...
Нам отчизна не все еще, братцы,
о минувшем сказала слова.
Всё слабей перестук в переборки...
Что теперь причитанья невест,
если громче их слез на Исторке
развеселый играет оркестр?
Годы всё безразличнее мчатся.
Материнских не высушить глаз.
По их вечной печали печалиться
до сих пор не подписан приказ.
В пристань Графскую волны с оттяжкой,
как пощечины черные, бьют...
Нам грехи нашей Родины тяжкие
раздышаться никак не дают.
АКАЦИЯ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Е.Халанай
В Севастополе акация цветет.
Согласитесь, не заметить невозможно,
что весна нам безоглядно раздает
все, что каждому для счастия положено.
Севастопольских акаций торжество –
оцените их высокое значение,
и какое, согласитесь, божество
в созерцании неброского цветения!
Поспешите, если ветер теребит
и срывает нецелованную завязь.
Согласитесь, ведь похоже, снег летит,
к поседевшему бордюру прижимаясь...
Наблюдая этих лепестков полет,
вы увидите в копеечном сюжете,
что акация не просто так цветет...
Согласитесь, если вы тому свидетель!
КРУЖЕВА СЕВАСТОПОЛЬСКИХ УЛИЦ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Г.Футерману
Вот опять кружева севастопольских улиц –
что на свете больнее и слаще всего?
Мы обманем себя, что надолго вернулись
и замкнули кольцо всех земных берегов.
Мишура наших слов, неуместная вовсе
во дворе, где акация медью горит.
На Приморском бульваре бесчинствует осень
и, роняя листы, письменами сорит...
И пускай суетой опечатаны лица,
в переулки, таясь, безоглядно спешим –
вдруг забытая повесть любви повторится
и уже не растают ее миражи?
Эти улицы нас, непутевых, скликали,
и каких бы вдали ни вкушали пиров,
мы, ребята, не там свое счастье искали
и кружили совсем не у тех берегов.
ЭСКИМО
Кладет акация на плечи
ладони колкие свои,
лишь севастопольские встречи
в воспоминанье призови.
Кривая улочка пылится.
Дрожит над Корабелкой зной.
Двадцатилетнего счастливца
на звонкой вижу мостовой.
Идет неспешными шагами,
форся подковками штиблет,
а в проходном дворе, как в раме,
его богини силуэт.
Молю мгновение продлиться:
она, как видно, сгоряча,
еще не вспугнутая птица,
его касается плеча...
Какой исполненная грации
она с ним выйдет из кино!
Смешно облизывая пальцы,
дурачась, делит эскимо.
Не исчезай, еще немножко
продлись, видение, пока
ее порвется босоножка
у папиросного ларька…
... Кладет акация на плечи
ладони колкие свои,
лишь севастопольские встречи
в воспоминанье призови.
Средь перекрашенных скамеек
не крутят старое кино,
и за одиннадцать копеек
купи попробуй эскимо.
ЗУРБАГАН
Я покидаю Зурбаган
и, заклиная небесами,
судьбы крученый ураган
ловлю своими парусами.
Пусть в тихой гавани прибой
качнет, играя, звезд монисто...
Я эту маленькую пристань
уже оставил за кормой.
Я покидаю Зурбаган.
Во всем, что прожито накладно,
как сумасбродный капитан,
кляну безвинную команду.
Такой уж выпал интерес:
мне зачитаться сказкой Грина
хватило лишь до середины
и не принять его чудес.
Прощай, мой милый Зурбаган!
Увы, всему приходят сроки:
искать другие берега,
судьбы подсчитывать итоги...
Мечту с удачей не сведу
на твоих улочках, наверно,
и в припортовые таверны
уже, скучая, не зайду.
Но все-таки оставят след
у моего седого юнги
проливом шедшие Кассет
контрабандистские фелюги,
ночного Лисса карнавал,
огней сияние на рее...
И назовет он сына Грэем,
не утаив, чье имя дал.
РЕКВИЕМ ПО ЛИНКОРУ «НОВОРОССИЙСК»
Что невесело смотришь, братишка,
на родной севастопольский рейд?
Неугасшей кручины давнишней
в нашей памяти тянется след.
Видно, в самые черные списки,
наша молодость занесена…
У линкора у «Новороссийска»
итальянская рвется броня.
С помертвевших от горя акаций
в этот день опадала листва...
Нам отчизна не все еще, братцы,
о минувшем сказала слова.
Всё слабей перестук в переборки...
Что теперь причитанья невест,
если громче их слез на Исторке
развеселый играет оркестр?
Годы всё безразличнее мчатся.
Материнских не высушить глаз.
По их вечной печали печалиться
до сих пор не подписан приказ.
В пристань Графскую волны с оттяжкой,
как пощечины черные, бьют...
Нам грехи нашей Родины тяжкие
раздышаться никак не дают.
АКАЦИЯ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Е.Халанай
В Севастополе акация цветет.
Согласитесь, не заметить невозможно,
что весна нам безоглядно раздает
все, что каждому для счастия положено.
Севастопольских акаций торжество –
оцените их высокое значение,
и какое, согласитесь, божество
в созерцании неброского цветения!
Поспешите, если ветер теребит
и срывает нецелованную завязь.
Согласитесь, ведь похоже, снег летит,
к поседевшему бордюру прижимаясь...
Наблюдая этих лепестков полет,
вы увидите в копеечном сюжете,
что акация не просто так цветет...
Согласитесь, если вы тому свидетель!
Добавлено спустя 10 минут 5 секунд:
А.Сурков
Расстрел партизана
На ветвях израненного тополя
Тёплое дыханье ветерка.
Над пустынным рейдом Севастополя
Ни серпа луны, ни огонька.
Воет полночь псами одичалыми.
Шелестят над щебнем сорняки.
Патрули качают над причалами
Плоские немецкие штыки.
В эту ночь кварталами спалёнными,
Рассекая грудью мрак ночной,
Шёл моряк, прощаясь с бастионами,
С мёртвой Корабельной стороной.
Шёл моряк над бухтами унылыми,
Где душе все камешки милы...
На кладбище старом над могилами
Конвоиры вскинули стволы.
Он стоял. Тельняшка полосатая
Пятнами густыми запеклась.
Он сказал:-Повоевал богато я.
Вражьей вашей крови пролил всласть.
Это мы с братвой, ночами тёмными,
Вас подстерегали пулей злой
В Инкермане за каменоломнями,
На крутых утёсах за яйлой.
Если ветер разгулялся по полю,
Встань, попробуй, поперёк пути.
Много вас тянулось к Севастополю,
Да немногим пофартит уйти.
Встали здесь на якорь вы не рано ли ?
Шторм придёт и вырвет якоря...
Вперебой, не в лад, винтовки грянули.
Небо кровью красила заря.
АЛЕКСЕЙ СУРКОВ
СЕВАСТОПОЛЬЦЫ
"Вахт ам Райн" внизу гнусит гармошка.
Темень. Тень немецкого штыка.
В полночь старый черноморец Кошка
Будит краснофлотца Шевчука.
И идут они от Инкермана,
Сквозь потемки мертвой тишины,
До высот Малахова кургана,
Мимо корабельной стороны.
Часовым глаза слепят туманы.
Что-то там мелькнуло впереди?
То ли тени, то ли партизаны -
В темноте попробуй разгляди.
Шорох. Всплеск. И тело неживое
Принимает ржавая вода.
Вдоль причала в ночь уходят двое,
Не оставив на камнях следа...
На скалу карабкаются ловко,
Раздирают заросль камыша,
Гулкая старинная кремневка
Вторит автомату ППШ.
...Смерть из глаз орлиных свет украла.
В темном склепе не видать ни зги.
Слушают четыре адмирала
Легкие матросские шаги.
И сказал Нахимов Пал Степаныч,
Славный севастопольский орел:
- Это Кошка, адмиралы, на ночь
На охоту правнука повел.
Ужас на пришельцев навевая,
Воздухом бессмертия дыша,
Ходит по развалинам живая,
Гневная матросская душа.
Чует сердце - скоро дрогнут скалы
От стального крика батарей.
Мы еще услышим, адмиралы,
В бухтах грохот русских якорей...
Звездный мир над бухтами огромен.
Штык качнулся и упал во тьму.
Лазарев, Корнилов и Истомин
Отвечают другу: - Быть тому!
|