Sevastopol.info

На этой ветке я предлагаю выкладывать воспоминания англичан и французов, которые находились в Крыму в 1854-1855 годах, и бесчинствовали в Севастополе в 1855-1856 годах.
Порой в этих воспоминаниях тоже можно найти массу интересного.

Воспоминания ветерана пешего егерского батальона Эрнест Варэна ( 1823 – 1916 )

Наша дивизия без осложнений высадилась в Бальчике в старом форте, 15-го сентября, в то время, как противник ожидал нас у Альмы, Качи и у Бельбека. На следующий день, выслав разведку вперед, мы направились к реке Альме; 17-го сентября мы спустились в долину, которую пересекал ручей. Остановив колонну, часовые, выстроившись по берегам ручья, перекрыли доступ к воде солдатам, потным от долгого марша и страдающим от жесточайшей жажды. Через четверть часа запрет был снят, и все смогли утолить жажду. Привал затянулся, многие смогли даже приготовить себе кофе.. Полчаса спустя мы уже шли вдоль виноградника, полного зрелых плодов белого винограда; солдатам было дано разрешение полакомиться ягодами; мой каптенармус принес мне несколько громадных гроздей, коих я сравнил с ягодами Ханаана. Я наелся до расстройства желудка. Впрочем, это виноградолечение смогло уберечь меня от холеры, уже унесшей к тому времени много жизней.
19-го вечером моя рота перешла в подчинение офицеру, ответственному за снабжение продовольствием; на 24 часа я был отлучен от своего батальона и поставлен эскортировать стадо. На следующий день 20-го сентября около одиннадцати мы остановились на обед. Через час, все еще обедая, мы услышали стрельбу и величественные раскаты пушек. На расстоянии километра я различил зуавов из дивизии Боске, идущих вдоль скалистого берега моря; они достигли вершины, и вскоре ценой неимоверных усилий к ним присоединилась артиллерия. Начиналась битва. Ниже я цитирую отрывок, в котором барон Базанкур очень эмоционально описывает трудности, с которыми столкнулись артиллеристы: “Передвижение наших орудий по этой крутой разбитой тропе, без всякого сомнения, было на пределе возможного; однако сомнению не было места: любой ценой надо было подняться. Пехотинцы, укрепившиеся на вершине, ведут достаточно интенсивный огонь, удерживающий противника; командующий Барраль, прибывший вслед за Боске, лично командует своими батареями. Если лошади пойдут шагом, повозки неизбежно сорвутся в овраг, так как дорога во многих местах имеет широкие и глубокие ямы, проделанные дождевыми потоками. Итак, прислуга группируется у колес, чтобы их поддержать в случае, если почва начнет проваливаться; другие стоят с саблями рядом с лошадьми, чтобы подгонять животных, если они перейдут на шаг. После сигнала все галопом устремляются наверх; лошади и люди смешиваются в отчаянном порыве; земля проседает со всех сторон, отскакивают камни; прислуга внимательно следит за за бороздами на земле; иногда у лошадей дрожат и содрогаются колени; но ничто не может остановить или замедлить движение. И вот генерал Боске радостно восклицает при виде того, как первые орудия достигают вершины.
Командующий Барраль и капитан Фьев, командир 1-ой батареи, двигаются во главе колонны. Как только орудие освобождается от своего передка, оно сразу же открывает огонь, не дожидаясь прибытия других. Именно французская артиллерия произвела первый выстрел в этот памятный день!”
И именно маневру дивизии Боске, в основном, мы обязаны своим успехом в этот день. Говорят, что князь Меншиков, командующий русской армией, пригласил севастопольских дам полюбоваться на то, как союзники будут скинуты в море.
Так как все, что выходит из под пера Базанкура, намного талантливее моих усилий, я позволю себе позаимствовать у него еще один эпизод, описывающий окончание битвы: “ Русская армия отступала. Две наших батареи резерва, стоящие на гребне холма в той стороне, откуда англичане атаковали правый фланг русских, выдвинулись вперед с целью противостоять вероятным атакам кавалерии, прикрывавшей отступление русских войск. Командир батареи Бусиньер увидел, как на расстоянии в 600 метров от него появился экипаж, ведомый тремя лошадьми, несущимися во весь опор на батарею. Как только русские заметили французских артиллеристов, экипаж поменял направление, но Бусиньер вместе с прислугой из 20 человек начал преследование. Ему удалось настичь экипаж в 100 метрах от позиций русских эскадронов. Артиллеристы доставили пятерых человек и содержимое экипажа в главный штаб. Экипаж принадлежал князю Меншикову и содержал важные документы. “
Битва закончилась в 5 часов 30 минут. 39-ый батальон пострадал относительно мало; он потерял только одного офицера, младшего лейтенанта Пуадевэна, погибшего от прямого попадания снаряда в тот момент, когда он взбирался на телеграф, чтобы воодрузить там знамя.
Выходец из Монаржиса, где позднее земляки воздвигли ему памятник, Пуадевэн был высокого роста. Он обладал недюженной силой; незадолго до своей гибели он говорил нам, что было бы неплохо оставить его один на один с императором Николаем и решить судьбу войны в поединке между ними.
Будучи занятым в охране стада, я не участвовал в первой схватке. Вечером после Альминского сражения мне посчастливилось воздать почести маршалу де Сэнт-Арно, проезжавшему мимо моего поста со своей блестящей свитой. Я даже представить себе не мог, что видел его в последний раз!
Этим же вечером один солдат передал мне, что какой-то офицер просит меня навестить его в госпитале. Я поспешил туда и увидел своего доброго друга лейтенанта Париса; он получил очень болезненное ранение в руку; я угостил его абсентом, сильно разбавленным водой; уходя, я оставил ему плащ с капюшоном, так как его одеяло показалось мне недостаточно теплым. На следующий день, переслав мне плащ назад, мой друг сообщил, что его переправляют в Константинополь. Затем, получив отпуск для выздоровления, он оказался во Франции, после чего, полностью оправившись от ранения, он вернулся в Севастополь. Можно сказать, что мой друг получил "счастливое " ранение, по случаю которого ему было присвоено звание капитана; 18 месяцев спустя, служа в гарнизоне Парижа, он был награжден крестом Кавалера Почетного Легиона; семь лет спустя в 1863 году он стал командиром батальона.
В следующие после Альминского сражения два дня наш лагерь был разбит именно на поле битвы. Вскоре 2-ая армия двинулась в путь. Во главе колонны шла наша дивизия. Сначала мы пересекли гористую местность, затем вышли на равнину, пугая зайцев, разбегающихся в разные стороны. Солдатам удалось поймать несколько длинноухих. Один из гренадеров моего батальона преподнес такого зайца своему капитану.
Со всех сторон тянулись деревенские домики с садами. Когда мы стали на привал, лейтенант Генэн взял меня в экспедицию по огородам; нас сопровождали ординарцы с мешками. Мы совершили налет на капусту, морковь и прочие овощи, коим, сидя за столом, наши товарищи по оружию были очень рады.
25-го сентября, терзаемый холерой, чувствуя приближение смерти, маршал Арно вызвал генерала Канробера, своего преемника, и передал ему командование французскими войсками. В своем последнем приказе он попрощался с армией:
“ Ваш командующий, побежденный коварной болезнью,
вынужден отказаться от тяжелого бремя командования.
Солдаты, пожалейте меня “
Экипаж, захваченный у Меншикова, перевез маршала в Балаклаву на судно “ Бертолле “, которое вывезло его во Францию. Позже мы прочли о том, что маршал скончался по пути домой 29 сентября в 4 часа вечера в присутствии своего духовника аббата Парабера.
26-го сентября французская армия располагалась на равнине у реки Черной; 27-го наша четвертая дивизия направилась к Байдарской долине, а 29-го, делая частые привалы, мы уже шли по направлению к Херсонесскому мысу. Несмотря на двадцать часов марша, мы продвинулись совсем ненамного.
И, хотя майор-аджюдан несколько раз предоставлял в мое распоряжение своего коня, добравшись до плато, где мы должны были заночевать, я оказался на пределе своих сил. В течение всего этого долгого дня мы были лишены питьевой воды и питались только одними галетами. Я растянулся на земле, ожидая прибытия арьергарда с мулом, несущим мою палатку. Установив эту палатку, мой денщик перенес меня туда; затем этот храбрый и преданный юноша занялся поисками бодрящего напитка. Повсюду колодцы были отравлены сброшенными туда трупами, но мой денщик сумел обнаружить источник чистой воды, и вскоре он уже будил меня с чашкой чая в руке. “ Старики “ прозвали этот бивуак “ лагерем Жажды “.
На следующий день мы разбили лагерь между бухтами Стрелецкой и Камышовой, расположившись напротив Севастополя. Это было начало осады города. Генерал Форэй возглавил осадный корпус; генерал Боске встал во главе корпуса наблюдения, призванного обеспечить защиту осадной армии от возможной атаки русских войск из глубины Крыма.
Англичане расположились справа от нас. Их левый фланг упирался в Большую севастопольскую балку, разделяющую направления атак французских и английских войск. Англичанам поручались атаки с правого фланга, французам - с левого.
Наша дивизия располагалась напротив центрального Мачтового бастиона и Генуэзского форта. 7-го октября в шесть часов вечера колонна русских приблизилась к нам с целью разведки наших позиций и хода инженерных работ. Моя рота стрелков прикрывала полк, расположенный в 150-ти метрах позади нас; дав указания, Полковник уверил меня в том, что в случае атаки он не оставит нас без поддержки. Надвигалась темная ночь; мои люди притаились за остатками разрушенных стен из сухого камня. Я настойчиво советовал не открывать огня до сигнала, который должна была подать группа стрелков, расположенная в центре рядом со мной. Заметив противника на расстоянии около 80-ти метров, несколько стрелков справа, несмотря на мои указания, открыли огонь.
Русские перед тем, как отойти, ответили мощным залпом, ранив двух моих людей. Если бы все в точности следовали моим указаниям, мы бы подпустили противника поближе и наш залп уничтожил бы многих русских… В связи с темнотой эта стычка не имела продолжения. Полковник потребовал от меня рапорта об этом деле и, хотя единственным положительным результатом стычки явился отход противника на прежние позиции, я был представлен к награде, которую получил шесть месяцев спустя в виде турецкого ордена Меджидие. Сержант Жибер, отмеченный мною в рапорте, получил звание младшего лейтенанта; этот младший офицер прибыл на войну добровольцем, будучи уже Кавалером ордена Почетного Легиона. В дни июльской революции 1848 года он занял место заболевшего отца на стороне Национальной гвардии и отличился в деле.
12-го октября Полковник, посетив мою огневую точку, расположенную неподалеку от лагеря, сообщив мне, что капитан Гизольф болен холерой и, в связи с моей просьбой, разрешил мне отлучиться, чтобы навестить больного, который всегда по отношению ко мне был очень благожелателен. Капитан указал мне на посылку, присланную его женой и содержащую разные вина, ликеры и провизию. Он выразил опасение, что не сможет воспользоваться содержимым посылки. Это напомнило мне случай с моим несчастным товарищем Гери.На следующий день я узнал о кончине невезучего капитана Гизольфа. Определенно, буква “ Г “ является мишенью для страшного холерного бича.
Октябрь оказался очень тяжелым месяцем; 9 дней подряд я провел без отдыха; каждый раз после смены караула в траншеях я заступал на дежурство по осуществлению инженерных работ. Впрочем, однажды, зайдя в палатку к 5-ти часам, я был приятно удивлен: наш повар пригласил на ужин от моего имени лейтенанта Дюфая. Я терялся в догадках, что же он подаст нам к столу; ведь уже долгое время мы сидели на походном рационе: сало, галеты и вода. И вот я увидел свежий солдатский пайковый хлеб, вино, мясной суп; я также был очень заинтригован появлением кастрюли, не догадываясь о ее содержимом. На самом деле, отправившись за водой, наш повар хитрец обнаружил в винограднике “ келью “ крупного зайца; оставив бидоны на земле, он сбегал в лагерь, взял мое ружье и вернулся назад к “ капуцину “. Подстрелив зайца, повар приготовил нам из него великолепное рагу.
После роскошного пира мы сели играть в вист, но вылазка русских заставила нас выдвинуться на позиции, где мы всю ночь прождали сигнала к оказанию помощи нашим сражающимся товарищам. В конечном итоге, противник был отброшен без нашей поддержки.
Вскоре я потерял своего хорошего друга младшего лейтенанта Ламбера. Сменив меня накануне на посту в траншеях, он пожал мне руку, сказав при этом: “ До завтра, я зайду к тебе на чашку чая. Сыграем в вист. “
Утром противник, воспользовавшись густым туманом, совершил вылазку. Храбрый Ламбер был убит на своем посту.
Следующей ночью мне было поручено артиллерийской службой руководить работами по восстановлению серьезно поврежденных орудийных окопов. Молодой лейтенант Гегер командовал подразделением по сбору убитых; именно он обнаружил тело нашего товарища и позвал меня посмотреть на него: ,бесстрашный юноша лежал на спине со спокойным лицом. На его мундире в районе сердца виднелось пулевое отверстие.
Той же ночью, после обнаружения тела Ламбера, проходя вдоль траншеи, я наткнулся на раненого русского солдата, заваленного другими трупами; несчастный опасался, что с ним сделают что-нибудь плохое; в мольбе протянул он руки в мою сторону. Я успокоил его, угостив водкой из своей фляги. Он поблагодарил меня, сказав: “ Боно франсис! “
В начале ноября, проведя часть ночи на посту в траншее и передав дежурство моему младшему лейтенанту, я мирно заснул, сидя на вещевом мешке. Внезапно я был разбужен топотом ног моих солдат, убегающих от бомбы с зажженным фитилем, упавшей в траншею и катившейся к моим ногам. Одним рывком я выпрыгнул наверх, упал на живот и стал ждать того, что должно было случиться.
После минуты ожидания смертельный снаряд , остановившийся внизу в двух шагах от меня, взорвался. Выйдя из убежища, расположенного в узком проходе перпендикулярно траншее, и , увидев меня лежащим на земле, солдаты закричали: “ Лейтенанту - крышка! “ Вещмешок, на котором я только что отдыхал, был разрублен наполовину, полдюжины ружей, оставленных егерями, разнесло в щепки.
5-го ноября наша армия понесла тяжелую утрату: молодой блистательный генерал де Лурме, отбивая атаку осажденных, был тяжело ранен в грудь; он был вынужден покинуть поле боя. Я находился рядом, когда ему помогли слезть с коня; гренадеры моего батальона унесли его на покрывале. Два дня спустя он скончался. Это был первый генерал французской армии, убитый неприятелем с самого начала кампании. Ему едва исполнилось 43 года.
11 ноября, неожиданно пораженный острым приступом ревматизма, я был вынужден покинуть свою роту. Спустя два дня ветер снес мою палатку. Меня выбросило с кровати, и я, не имея возможности пошевелиться, оказался на мокрой земле. Страшная буря длилась 48 часов и причинила нам больший вред, нежели огонь вражеских батарей. Ужасная драма разыгралась на рейде в Камышовой бухте. Наши корабли, наталкиваясь друг на друга, шли ко дну.
Наконец, 15-го ноября море успокоилось, опасность миновала.
Что касается меня, то военврач поместил меня в госпиталь. Там я был очень рад попастьв руки бывшего соученика по колледжу из Вердэна доктора Вержюса. Он уступил мне свою кровать, а на следующий день мул доставил меня в Камышовую бухту. Оттуда я отплыл в Константинополь.
Назад в Севастополь я вернулся в первых числах мая и вновь стал командовать своей ротой. 15-го мая мне вручили орден Меджидие, к которому я был представлен в начале кампании. Один из моих товарищей капитан-аджюдан Гремийе был награжден таким же орденом вместе со мной; мы пригласили нескольких друзей на праздничный ужин.
Генерал Канробер, преемник Сэнт-Арно, в течение мая месяца неоднократно обращался к императору с просьбой освободить его от командования армией и назначить простым дивизионным генералом. Он объяснял свою просьбу отсутствием взаимопонимания с лордом Рагланом, главнокомандующим английской армией.
16 мая военный министр телеграфировал ему согласие императора на отставку с выражением благодарности за желание генерала остаться в армии. Впрочем, ему предписывалось принять командование над армейским корпусом Пелисье, назначенного главнокомандующим на место Канробера.
Несмотря на уговоры Пелисье, Канробер настоял на своем и остался простым дивизионным генералом. Этот человек сочетал в себе безграничную отвагу и чрезвычайную скромность. Император по достоинству оценил эти редкие качества великого полководца. Он признал правоту последнего и несколько месяцев спустя после взятия Севастополя по возвращении генерала во Францию, он присвоил Канроберу звание маршала.
Хотя окопная служба всегда тяжела, а огонь противника ежедневно приводит все к новым и новым жертвам, все сейчас было намного легче, чем зимой. Частенько случалось, что в минуты затишья мы развлекались партией в вист. Однажды, прервав игру на обед, выпив кофе, я обратился к одному из игроков капитану Дюфаю: “ Ваша очередь открыть свои карты. “* Он ответил, что это не к спеху и, что у нас еще есть время раскурить трубку. Дюфай был представлен к званию капитана в конце апреля тем же приказом, что и Астэкс, из того же 39-го батальона; но в военное время существует только одна капитанская вакансия для батальона. Полковник держал при себе обоих кандидатов в ожидании приказа из Министерства об отзыве одного из кандидатов во Францию.
Получив накануне приказ об отзыве Дюфая, Полковник, все же рассчитывающий убедить Министерство оставить при нем этого офицера, предложил тому временно задержаться и заменить отсутствующего капитана в одной из рот. Слегка попыхивая трубкой, Дюфай признался мне в том, что согласился, скрепя сердцем, на это предложение. Получив еще в самом начале кампании награду Почетного Легиона и, став капитаном, ему не было больше к чему стремиться. Сделав такую удачную карьеру, он предпочел бы вернуться во Францию. Дюфай спросил у меня, верю ли я в возможность скорейшего заключения мира.
Русские не замедлили ответить ему на этот вопрос. В тот момент мы, четверо офицеров, сидели в траншее рядом друг с другом спиной к городу.Три ядра один за другим с небольшим интервалом пролетели в нашем направлении; срезав гребень бруствера, они засыпали нас пылью. Затем еще три бомбы среднего калибра пролетели над нашими головами, вроде бы не причинив нам никакого вреда. Но третья бомба взорвалась в воздухе еще до того, как достигла земли. В этот момент младший лейтенант Гайар, сидевший слева от меня, вскрикнул; я спросил у него, что случилось; он оказался ранен в ногу. Повернувшись к Дюфаю, сидевшему справа, я с ужасом увидел его лицо с красной полосой посередине от макушки до подбородка: несчастный был убит на месте. Что касается меня, то я почувствовал как бы булавочные уколы на своем лице, залитом кровью; во время взрыва моя голова соприкасалась с головой Дюфая. Кроме того, маленький осколок пробил сапог, ранив меня ниже колена. Зря я тогда документально не зарегистрировал эти, хотя и легкие, ранения: упоминание об этом в моей служебной характеристике могло бы способствовать моему продвижению по службе.
Позже мне, кажется, удалось объяснить себе, каким образом осажденные, не имея возможности видеть то, что происходит в наших траншеях, сумели точно направить серию снарядов в группу офицеров: им был подан какой-то сигнал с наших позиций. Я вспомнил, что за несколько дней до этого заметил странно одетого незнакомца, сидевшего поверху траншеи. Несмотря на то, что при моем появлении он отвернул от меня лицо, мне показалось, что я узнал в нем одного бывшего офицера пешего егерского подразделения, с которым я встречался в Лионе. В то время этот, погрязший в долгах офицер, ни в чем себе не отказывал; под предлогом своей женитьбы он занял у ювелира драгоценности и продал их, не вернув деньги. Этот мерзкий поступок явился причиной его увольнения. Один из друзей, которому я сообщил о своих подозрениях относительно личности незнакомца, сказал мне, что я не ошибся. Обладая знанием русского языка, этот человек получил место переводчика и носил соответствующую униформу.
Несколько месяцев спустя, проводя разведку в Байдарской долине, генерал Дэкан, которого я сопровождал в качестве его офицера-ординарца, был вызван к дивизионному генералу. Он назначался председателем трибунала, судившего какого-то человека по обвинению в предательстве. Этот человек был признан виновным и расстрелян на месте; суд и приведение в действие приговора заняли всего полчаса. Судя по тому, что рассказал мне генерал, я понял, что речь шла о переводчике, бывшем офицере подразделения пеших егерей. С тех пор я больше ничего не слышал об этом несчастном.
Экспедиция в Керчь
25-го мая 39-ый, призванный для участия в Керченской экспедиции, погрузился на корабли в Камышовой бухте. Всю ночь, стоя еще на рейде, мы слышали звуки стрельбы и грохот пушек, что говорило о серьезном столкновении. Генерал де Саль, командующий Первым армейским корпусом, получил приказ разрушить оборонительные сооружения справа от Центрального и Мачтового бастионов. После ночи ожесточенного противоборства сторон бой угас, а затем, к вечеру, возобновился вновь. В конечном итоге, наши войска захватили эти оборонительные сооружения, обратив их против тех, кто построил все это.
Днем 25-го по просьбе генерала Остенсакена было заключено перемирие с целью захоронения убитых. Мы передали противнику более 1200 трупов. Во время нескольких часов перемирия русские офицеры дружелюбно беседовали с французами. Один из моих друзей, получивший в конце такой встречи визитную карточку собеседника, прочел на ней имя Тотлебена, выдающегося организатора оборонительных работ русских.
Об этих всех деталях мы узнали уже потом по возвращении из Керчи.
Итак, утром 24-го мая экспедиционный корпус беспрепятственно высадился в маленькой бухте Азовского моря. В 3 часа 30 минут мы уже все были на земле. 25-го ранним утром наша маленькая армия прошла возле Керчи и расположилась в маленьком городке Еникале. Мой сводный полк разбил лагерь в открытом поле. Какой контраст с окрестностями Севастополя, где не было и намека на растительность и где мы ступали только по железу, ядрам, картечным пулям, осколкам от бомб и снарядов, не говоря уже о мусоре и нечистотах вокруг лагерей. На равнине Еникале мы дышали чистейшим воздухом, с наслаждением погружаясь в мягкую траву.
Я захватил с собой свое охотничье ружье; проходя вблизи Керчи, мой командир батальона указал мне на стайку голубей, по которым я незамедлительно дал два залпа. Расстояние не было большим, и я надеялся подбить сразу несколько птиц. Но, видимо, порох был низкого качества и убитым оказался лишь один голубь.
В те моменты, когда это позволяла служба, я уходил в поля и за несколько часов подбивал от 12 до 15 шикарных ласточек; однажды я зашел в заброшенный деревенский дом с садом. По возвращении у нас на столе было и жаркое, и салат. Впрочем, за это время, вероятно, из-за отсутствия охотничьей собаки мне ни разу не удалось повстречать настоящую дичь.
Все же я подбил еще несколько красивых птиц ростом с певчего дрозда. У них было яркое оперение голубого и красного оттенков; мясо их было очень нежным, и когда они планировали над развалинами стен, то и попадать в них было очень легко. Один мой товарищ предположил, что это американские осоеды. Я угостил этим мясом одного капитана аджюдана, прикомандированного к штабу. А один подполковник однажды заявил мне, что я совершаю акт вандализма, убивая этих красивых птиц. Тогда я спросил его, каковы они в жареном виде на вкус. Он ответил: “ Просто восхитительные.” У меня остались прекрасные воспоминания о Керченской экспедиции, настоящих каникулах, предоставивших нам несколько недель тишины и покоя.
15-го июня 39-ый возвратился в Камышовую бухту. Вместо того, чтобы занять свое обычное место на левом фланге, нас направили на правый для участия в штурме Малахова кургана.
Вечером 17-го июня 39-ый занял свои позиции в траншеях; генерал Пелисье, находящийся на Ланкастерской батарее, должен был оттуда подать сигнал к атаке с помощью особого набора сигнальных ракет. В 3 часа утра три бомбы, выпущенные с батареи Брансион, были приняты за сигнал к атаке, и во многих местах войска вышли из траншей. Лейтенанту Гегэну, приблизившемуся к амбразуре-выходу, ядром перебило ногу; через эту амбразуру можно было выйти только по-одному; мне повезло, и вскоре я и еще двенадцать человек оказались снаружи. Через некоторое время ко мне присоединились остатки роты. Мы остановились, ожидая дальнейших указаний. Нас обстреливала флотская артиллерия. Капитан Морель, стоящий в нескольких шагах от меня, подошел и посоветовал мне покурить, что придаст уверенности моим людям. Закурив сигару, показавшуюся мне очень крепкой, я уже собирался выкинуть ее и взять другую, когда один молодой солдат, племянник капитана Астэкса, попросил отдать эту сигару ему; он подошел, чтобы вновь ее раскурить, наклонил голову ко мне, и в этот момент картечью насмерть сразила его на месте, попав ему в правый висок.
Я носил с собой несколько сот франков на текущие ротные расходы. Учитывая большую опасность, я предупредил своих людей, что в случае моей смерти они должны взять сумку с деньгами, предназначенными им.
Час спустя, выдвинувшись вперед, моя рота оказалась в изоляции; подполковник барон Николя-Николя из 50-го полка, отрезанный от своих солдат, в порыве куража предложил мне продолжить атаку. Не считая себя вправе что-либо предпринимать без приказа своего непосредственного начальства, я послал за инструкциями к Полковнику. Последний передал мне указание прибыть к нему в укрытие, расположенное в овраге. Оказавшись в этом месте, я увидел несколько убитых и среди них юного сержанта Нуаро.
Предложение подполковника 50-го полка привело бы нас всех к бессмысленной гибели. Остаток дня мы провели на том же месте; снаряды с двух батарей противника перекрещивались над нашими головами, не причиняя нам никакого вреда. К 7-ми часам вечера наш полк вновь собрался вместе. К сожалению, многие храбрецы, заснув последним сном, остались лежать на поле битвы; они уже не откликнутся во время переклички.
В 8 часов вечера, к моему глубокому удовлетворению, Полковник пригласил меня на ужин; начиная еще с предыдущего вечера, у меня не было ни крошки во рту; поэтому я воздал должное еде, в особенности нежному паштету из тетеревов. После этого лукуллова пира я вместе с еще двумя ротами занял огневую точку; в связи с отсутствием среди нас капитана, учитывая мой большой стаж в чине лейтенанта, общее командование перешло ко мне. Мы находились на краю правого фланга наших позиций в траншеях, захваченных у неприятеля; я должен был следить, чтобы нас не обошли.
Ночью несколько человек, которым показалось, что неприятель наступает, открыли огнь; поднявшись на бруствер, я заметил, что пальба была беспричинной, и приказал прекратить огонь. Однако, артиллерия Малахова кургана уже ответила нам.
У моих ног упал один из лучших моих друзей лейтенант Беснар. В тот момент я не мог заняться им, а позже, когда затишье было восстановлено, я спросил о нем; никто не смог мне дать точного ответа. На следующий день один горнист, сопровождавший лейтенанта в госпиталь, сказал, что тот был ранен в голову осколком снаряда. Впрочем, мой друг быстро поправился и вскоре вновь вернулся на свое место.

продолжение следует.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

я превысил допустимое количество символов и меня послали, поэтому пришлось делить пополам. Итак, продолжение.

19-го июня, ближе к полудню, мы возвратились в свой лагерь, очень счастливые от того, что остались живы. Ведь в этом штурме французская армия потеряла более 3000 воинов. Мои товарищи Ру и Гремийе предложили отпраздновать наше возвращение за бокалом пива. У маркитанток пива не оказалось. Тогда я усадил своего денщика на коня и направил его в лагерь гренадеров императорской гвардии с запиской к моему другу капитану де Бэнвилю. Посланец вернулся с чудесным, хотя и несколько дорогим пивом.
На следующий день, сопровождая наряд по раздаче мяса, я был печально удручен видом ям, в которых прямо в одежде сбрасывались сотни убитых. Каждый слой трупов покрывался негашеной известью.
Кроме лейтенанта Гегэна, не пережившего ампутации, 39-ый в этом печальном деле потерял также капитанов Гербера и Астэкса; последний приходился дядей тому молодому солдату, который был сражен возле меня в начале того же дня.
Несколько дней спустя, капитан аджюдан Ру был награжден орденом Почетного Легиона; полковник представил его к награде, приписав: “ Получил пулю в грудь. “ Эта пуля расплющила пуговицу на мундире Ру, и он отделался контузией; я бы тоже хотел бы получить пулю при таких же обстоятельствах и с такими же последствиями. Следует, конечно, добавить, что этот офицер вел себя очень храбро и по праву заслужил звезду смельчака на своей груди.
Последний штурм
7-го сентября, когда я выходил из штаба дивизии, меня задержал заместитель начальника штаба командующий Кольсон. Это был бывший соученик моего брата Жюля по лицею города Нанси. Он сообщил инее по секрету, что очередной штурм назначен на следующий день. Часть ночи я провел за написанием писем, самое длинное из которых было предназначено моим родителям на случай моей возможной смерти.
С раннего утра я отправился в госпиталь навестить Гремийе. Я пообещал сообщить ему важную новость при условии, что он в дальнейшем сделает вид, что ничего не слышал. Получив обещание и сообщив ему о штурме, я передал Гремийе свои письма на случай, если погибну. В отчаянии храбрый юноша порывался немедленно вернуться в часть, но я напомнил ему о его обещании, и он был вынужден смириться с участью хранителя моих писем.
8-го сентября к 10-ти часам утра полк направился к Колоколенке, месту сбора всей бригады. Генерал Бретон обратился к нам с мужественной речью, запретив любое движение в сторону отступления. Затем он повел нас на позиции, расположенные напротив Центрального и Мачтового бастионов. За несколько шагов до траншей, шедший рядом со мною, сержант Пеше был смертельно ранен неприятельской пулей.
Как только мы заняли траншеи, Полковник послал меня на рекогносцировку того участка, откуда, убрав одну из корзин с землей, мой батальон должен был устремиться в атаку на Мачтовый бастион, отстоящий от нас на расстоянии сорока метров. Ввиду того, что я исполнял обязанности аджюдана, у меня было много шансов расстаться с жизнью.
Мы ожидали сигнала к атаке, прислонившись спиной к стенке траншеи, обеспечивающей нам защиту от гранат и прочих снарядов, которые, описав параболу, обильно падали вокруг нас, не причиняя особого вреда; начали задаваться вопросом о нашем бездействии. Генерал Бретон, высунувший голову в амбразуру, с целью рассмотреть действия противника, был убит пулей на месте.
Несколько минут спустя мимо нас проследовал один из батальонов. Во главе штурмующих находился полковник,
вслед за ним шел недавно познакомившийся со мною молодой и приятный младший лейтенант де ля Кондамин, выходец из Шампани. Его полк некоторое время назад прибыл из Франции. Они впервые участвовали в таком сражении и получили приказ идти на Мачтовый бастион. Я пожал руку молодому де ля Кондамину, пожелав ему удачи.
Больше я его уже не видел: пять минут спустя мимо нас в обратном направлении прошли несколько офицеров и солдат, спасшихся от побоища. За несколько минут полк потерял людей больше, чем 39-ый за всю Крымскую кампанию с самого ее начала. С тех пор я ничего не слышал о младшем лейтенанте, занесенном в списки погибших.
Мы ожидали приказа о возобновлении штурма, но цель атак с наших позиций носила отвлекающий характер; в это время основной удар наносился по башне Малахова кургана, ключа к Севастополю. Там дела принимали положительный оборот, поэтому было признано нецелесообразным идти на новые жертвы, атакуя бастионы, имеющие второстепенное значение. Начиная с трех часов дня, огонь стал затихать. Мак-Магон овладел Малаховым курганом. Его предупредили о том, что все сооружения на кургане заминированы и что он сильно рискует взлететь на воздух. Всем известен его гордый ответ: “ Здесь стою, здесь останусь. “ Русские подвели электрические провода к пороховым погребам, расположенным в разных точках Малахова кургана. Благодаря божественному провидению, инженерной службе удалось обнаружить эти кабели и предотвратить смертельную катастрофу.
В последующие дни из этих погребов было извлечено 40000 килограммов пороха; этого было более чем достаточно для того, чтобы, превратив в пыль Башню Малахова кургана, похоронить под ее обломками Мак-Магона и его людей.
Со стороны Центрального и Мачтового бастионов осаждающие и осажденные прекратили боевые действия. Когда опустилась ночь, Полковник послал меня оборудовать огневую точку в воронке от мины. Я оказался свидетелем страшной картины: пять или шесть изуродованных трупа и среди них один гренадер, сидящий на обломке камня с винтовкой между ног. Сквозь его грудь, пробитую снарядом большого калибра, виделись очертания пейзажа.
Ночь прошла довольно спокойно, не считая того, что перед наступлением темноты, выйдя из траншеи, чтобы забрать раненого, был смертельно ранен младший лейтенант Пусэн. Его имя замыкает список офицеров 39-го батальона, убитых неприятелем в этой памятной кампании.
Утром следующего дня, получив приказ занять оставленный неприятелем Центральный бастион, капитан Парис в последнюю секунду в нескольких шагах от бастиона был остановлен сигналом горниста, протрубившего “ отбой “: один русский пленный сообщил о том, что бастион заминирован и русские должны взорвать его. И, действительно, вскоре ужасный взрыв потряс весь бастион; пыль и обломки камней полетели в разные стороны. Со своей ротой вольтижеров я находился в шестидесяти метрах от места взрыва; мой младший лейтенант укрылся за мешок с песком, что не очень-то спасло его от падения на него балки и нескольких крупных камней. Что касается меня, то я остался на месте, следя глазами за тем, чтобы какой-нибудь летящий предмет не попал бы в меня, и в этом мне повезло.
К полудню мы получили приказ отойти от наших позиций, не подвергаясь при этом обстрелу ядрами, бомбами, картечью и пулями…
Какое облегчение!!
К 15-му декабря 36-ой погрузился на суда в Камышовой бухте; я был очень рад возвращению во Францию.
За время Крымской кампании 36-ой батальон потерял 18 офицеров ( 8 капитанов, 3 лейтенанта, 7 младших лейтенантов).
14 были убиты, а четверо умерли от холеры.

Цитируется по: Крымская кампания Свидетельство очевидца*
(*Ernest Varaigne “ Memoires d’un vieux chasseur. Campagne de Crimee. Temoignage. “ Nice 1992)

Мачтовый - это четвертый, а вот какой центральный?

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

Спасибо Ждем продолжения. Очень качественный перевод

figarotam
Центральный это 5 бастион.

_________________
Вы не правы. Ваш ответ в стиле "сам дурак" мягко скажем не делает Вам чести. Диспут идет в нормальных рамках - аргумент и контраргумент. Уходя от ответов " с гордо поднятой головой" Вы показываете что Вам нечего сказать, а значит оппонент прав...

"Я по-моему четко и ясно доказал, что я прав. Если вы этого не поняли- ничем не могу помочь." Командантэ АВН

<<VDV>> писал(а):

Центральный это 5 бастион.

Интересно, было ли прозвище у шестого бастиона?
1- морской,
2- честной,
3 - большой редан,
4 - мачтовый,
5 - центральный(как выяснилось),
6 - ?
7 - у моря(получается морской, но в другой озвучке)

Письма Ш. Боше из Крыма
Д.В. Орехов, Таврический национальный университет им. В.И.Вернадского
Перевод с французского языка, подготовка текста и вступительная статья Д.В. Орехова.

Шарль-Филипп Боше (27.11.1816—14.04.1908) — французский офицер и писатель. В 1838 г. вышел из военной школы Сен-Сира в пехоту; принадлежал к штабу генерала Эймара, командующего Лионской армией, затем отправился на кампанию в Алжир адъютантом Ля Морисьера. Принимал участие в экспедициях на Шершель, Музайа, Медеа и, возвратившись в Мец, принадлежал к штабу генерала Ашара. Вернувшись в Алжир с 5-м батальоном стрелков, участвовал в осаде Заатча (1849), отличился на взятии Нара (1850) и по возвращении готовился стать адъютантом Наполеона III. Его назначение было уже подписано, когда появился декрет о конфискации имущества Орлеанской семьи. Боше посчитал своим долгом отказаться от сделанного ему предложения. Был капитаном в течение двух лет, награжден в 1853 г.; принимал участие в Крымской войне при штабе генерала Канробера, затем Боске.

Эти письма, точно отразившие тревоги, надежды, страсти французов, писались под впечатлением самых волнующих и трагических событий без всякой мысли предложить их однажды публике. Если они часто представляют характер желчной критики и едкости против наших союзников в этой войне, особенно против англичан, следует в этом видеть только естественный результат наших страданий, разочарований и иногда неудач. С нашей победой, обеспеченной взятием Севастополя, отношения между двумя армиями восстановили характер совершенной сердечности. Чувства, выраженные в этой интимной корреспонденции, могли бы быть приглушены: мои письма, пересмотренные и исправленные таким образом, могли бы утратить те черты импровизации и правдивости, которые я сохранил.
И последнее: эти письма, которые были отданы мне после моего возвращения из Крыма, были написаны лишь для малого кружка близких и родственников. Я их адресовал прямо барону Сейеру, столь отличающемуся возвышенностью ума и чувствами истинно французскими, чтобы он получал далекие откровения друга.

Наша армия находится сегодня на неприступной позиции. У нас восемьдесят тысяч человек, чтобы противостоять русским. Часть города Севастополя может быть взята; но чтобы окружить и захватить север, нужно бы еще шестьдесят тысяч человек. Трудность — в содержании столь многочисленных армий. Для ста пятидесяти тысяч человек в Крыму нужно триста других в резерве, и в то же время мы ничего не можем делать в Европе. Вот как распределен наш личный состав в течение нескольких месяцев с начала войны: треть — умирает; треть — возвращается во Францию по ранению или болезни; последняя треть остается. В конце года армия, состоявшая из ста тысяч человек, запросила вдвое больше. Никогда экспедиция не будет стоить такой крови и таких денег. Если бы еще результаты могли оправдать подобные жертвы!

Дух армии отменный. Это будет гордостью генерала Канробера — сохранить его таким в течение тяжелых испытаний зимы. С такими заместителями, как Пелисье, Боске, он может сегодня предпринять все. Солдаты, изнуренные вынужденным бездействием, просят только сражения. Мы бы продвинулись больше, если бы англичане были готовы; но, пребывая в унынии, апатии и далекие от того, чтобы нам содействовать, они парализуют наши усилия. Мы даже не можем получить от них никакой информации о ресурсах, которыми они располагают. Это большое неудобство, когда у союзников два разных командующих. Командующий французской армией на самом деле имеет некоторый перевес в решениях, который ему дают численное превосходство его войск, опыт военных дел и особенно доверие, которое он сумел внушить лорду Раглану; но это не компенсирует недостатка единства. Тем не менее уметь поддерживать совершенную гармонию между двумя командованиями, несмотря на расхождение во мнениях, будет считаться одним из великих успехов нашего главнокомандующего.

Штаб Канробера очень хорошо организован. У нас есть генерал Трошю, самый молодой в своем звании в нашей армии — живой и блестящий ум, неутомимый работник, делающий в одиночку больше работы, чем все другие офицеры штаб-квартиры, бывший адъютант знаменитого маршала Бужо, признательность которого он любит вспоминать в дружеских беседах; подполковники де Корнели и Вобер де Женли, благовоспитанные люди приятнейшего обхождения. Герцог де Дино, добившийся разрешения служить в этой кампании, и г-н де Молен, известный своими сочинениями в «Revue de Deux-Mondes», также принадлежат к штабу. Общие воспоминания о Париже, преданность, особенно посвященная главнокомандующему, объединили нас. Именно в палатке герцога мы собираемся почти каждый день, особенно к приезду курьера из Франции. Здесь мы делимся нашими новостями. Наиболее интересны те, которые передает своему сыну герцогиня де Саган о политике кабинетов Европы; те, что я получаю со своей стороны, пополняют наши сведения, они приносят ободрения и пожелания, часто полезные командованию.

Представители Англии в нашем штабе: генерал Роуз, министр в Константинополе в то время, когда дипломатические происшествия привели нас к войне, типичный английский офицер — характер стойкий, честный, энергичный, не отчаивающийся ничем, внушающий доверие всем окружающим и говорящий «да» на все то, что говорится, но очень хорошо знающий то, что думается (предприимчивый, решительный, если бы он был командующим английской армией, мы бы понимали друг друга во всех отношениях); майор Фоллей, капитан Кларемон, очень симпатичные французам, особенно капитан Кларемон, который говорит, что удивительно, на нашем языке и оказывает очень большие услуги.
Принимают пищу они вместе, в большой палатке арабского командира, она — славный сувенир наших африканских войн, который оставил маршал Сент-Арно своему наследнику. Почти всегда здесь присутствуют приглашенные в штаб-квартиру по заданию или по служебным делам. Вчера мы обедали с полковником Паёлем — главой штаба кавалерии, веселость разума и любезность которого контрастируют с угрюмой и очень скучающей внешностью.
Стол скромен, я мог бы сказать, отвратителен. Генерал Канробер, сама скромность и простота, проведя всю свою жизнь в Африке, не смог бы ничего понять в тонкостях кухни. Далее мы наслаждаемся нашей беседой, более привлекательной и оживленной.

С херсонесского плато наша штаб-квартира имеет достаточно плачевный вид. Находящаяся на почве без растительности, которую втаптывают в топкую и вязкую грязь, она состоит из нескольких палаток и дощатых бараков, наполовину разрушенных дождями и зимними снегами. Видны выходящие из этих диких жилищ офицеры в мундирах, украшенных золотыми галунами и вышивками, что является единственным контрастом. Главнокомандующий не выбрал себе более достойного жилища для своего высокого положения. Строгий к самому себе, будто не главнокомандующий, он спит и работает в обыкновенной солдатской палатке.

Позапрошлой ночью у нас была вылазка русских, очень смелая и прекрасно скомбинированная, против наших оборонительных сооружений справа, со стороны Зеленого холма. Это, конечно, самая сильная атака, которой мы только подвергались с самого Инкермана. Их было от семи до восьми тысяч под командованием Хрулева. Наши караульные войска не особенно их ожидали оттуда. Траншеи, внезапно занятые этими неустрашимыми нападающими, были театром наиболее кровопролитной рукопашной схватки. Наше энергичное сопротивление отбило охоту к бою у противника, который отступил с очень большими потерями.
Сегодня было перемирие на несколько часов, чтобы похоронить мертвых. Насчитывалось, по меньшей мере, шестьсот трупов на земле. Офицеры и унтер-офицеры войск, участвовавших в бою с обеих сторон, с людьми в наряде идут опознавать трупы и приказывают относить своих. Это грустное зрелище. Эти жертвы войны большей частью страшно изуродованы; часто у них почти отсутствует голова, рука или нога. Какие впечатления у тех, кто видел их накануне полными жизни и здоровья!
В течение этой грустной церемонии французские и русские офицеры, которые здесь находились в достаточно большом количестве, наконец, приблизились и обменялись словами вежливости, крепко пожимая друг другу руки. С двух сторон желали конца войны, которая знакомила две армии, довольно-таки симпатичные одна другой.
Вражеский офицер перешел на нашу сторону; но было смягчающее обстоятельство для чести русской армии: это – поляк. Он нам сообщил о скором прибытии подкреплений для осажденных и о приходе сильной гвардейской дивизии.

Мы живем среди груд трупов; на каждом шагу встречаем на земле мертвых лошадей или останки животных. Только что присыпали небольшим количеством земли кучи трупов, нагроможденных вперемешку после инкерманского кровопролитного дня. С этой стороны — страшный очаг инфекции, который может нам принести холеру в жаркую погоду. В Константинополе была заказана известь, чтобы предохраниться, насколько возможно, но уже поздно.

Идут разговоры о приезде императора.
Генералы Канробер и Ньель написали в Париж, чтобы отсоветовать этот проект. Присутствие монарха, который вовсе не путешествует без шума, принесет большое беспокойство и стеснение в наши военные операции. С другой стороны, эта новость встревожила оттоманское правительство и английского посла больше, чем кого-либо. Наша манера действовать и управлять в Константинополе заставляет о многом задуматься. Здесь возможно размещаться более мастерски, чем мы это делаем, захватывая все важные кварталы города, пристани, порт, улицы, базары, гостиницы и т. д. Повсюду видны только французы, которые ведут себя здесь так же, как дома. Я должен сказать, что если у нас нет Севастополя, то у нас есть Константинополь, и это уже что-то.
Г-н Ньель, у которого ответственная миссия, остается окончательно в Крыму. Его роль, достаточно серьезная, хотя совершенно неопределенная, состоит в том, чтобы следить за всем весьма тщательно и отчитываться прямо перед французским правительством. Главнокомандующий, который выше всех чувств соперничества и зависти, полон предусмотрительности и вежливости, хорошо принимает адъютанта императора, проявляет самое великодушное гостеприимство, сажает за свой стол всегда по правую руку. Этот гость, впрочем, очень благовоспитанный, легко посчитал бы себя выше того, кто его принимает; говорит он с уверенностью. Это дух абсолютный, холодный, суровый, но, я думаю, превосходный. Он выражается легко, ясно, но без оригинальности и шарма. После маршала Вайана он считается первым офицером наших инженерных войск В остальном он приятен мне; он спросил с интересом о новостях моих и г-на с г-жой Делессеров, умоляя меня напомнить им о нем, что я и делаю здесь, присоединяя к сему мои самые нежные приветствия.

Южная часть города Севастополя — объект наших атак — делится на две очень непохожие части, разделенные военным портом, протянувшимся между ними. Левая, по отношению к нам, включает: Мачтовый бастион, бастион Центральный с зубчатой стеной, возвышающейся над грозными батареями и укреплениями, и тянущиеся от берега укрепления Карантинного форта. Правая, имеющая свои военные сооружения, казармы, арсеналы и доки, защищена знаменитой Малаховой башней — глиняным укреплением в форме башни, связанным с главной системой обороны, передовым постом которой является Зеленый холм.
К несчастью, для успеха наших операций англичане, менее многочисленные и менее опытные, нежели мы, в искусстве осад, вначале наступали со своей стороны на правый фланг перед Малаховой башней. Начиная с первых дней, мы обязаны были им помогать, а теперь мы их почти полностью заменяем. Не будь этого обстоятельства, наибольшая работа была бы почти закончена.
Наши работы с левой стороны сильно продвинулись. Я считаю, что здесь мы сильны и могли бы успешно начать огонь. Теперь будем ли мы штурмовать частично или подождем, когда приблизятся наши атакующие линии справа для главного и решающего дела, — этого я сказать не могу. Так или иначе, не стоит мечтать, что мы станем хозяевами Севастополя очень скоро. Пока не может быть и речи о взятии северных фортов, находящихся на другом берегу бухты.

Защитные сооружения крепости или укрепленных лагерей, что мы атаковали, прекрасны; более того, они минированы: атаковать их нам также будет стоить дорого. Осажденные работают для своей обороны без остановки. Офицер инженерных войск Тотлебен, который ими управляет замечательным образом, человек незаурядный. Он олицетворяет оборону, он ее душа и вдохновение. Он работает против нас, а в нашем лагере говорят только о нем. Какой престиж должен он иметь среди тех, для кого он является наиболее солидной опорой!
Русские значительно превосходят нас. Мы слишком пренебрегали их силами. Мы, наверное, надеялись увидеть, как стены Севастополя падут, подобно стенам Жерико, под грохот наших фанфар. Город, снабженный восемьюстами стволами орудий, громоздящимися друг на друге, с пятьюдесятью тысячами неустрашимыми защитниками под храбрым командованием, невозможно взять так легко. Не нужно удивляться в Париже, самом умном городе, ни вынужденным задержкам осады, ни осторожности того, кто ею руководит.

У нашей армии есть настроение, терпение, безропотность, которые выше всякого восхищения. Особенно великолепны солдаты, которые ничего не выигрывают, но теряют жизнь. В армиях обязательно присутствует сверхъестественная сила, проявляющаяся душами и заставляющая принять без жалоб и страха испытания и опасности: это — воинская честь, которая рождается в военной жизни, как универсальные моральные принципы рождаются в становлении и существовании общества.
Главнокомандующий сумел укрепить эти военные достоинства примерами, которые он сам преподносит своим командованием. Каждый день он осматривает окопы, где он сближается с солдатом, обнаруживает к нему истинный интерес, поднимает его настроение, поощряет его. Уже его присутствие среди работ в наиболее опасных местах обладает величайшим эффектом. К концу дня он не забывает отправиться в госпитали, чтобы навестить раненых, ободрить их, пообещать им вознаграждения, и с помощью тысяч внимательных забот помогает им переносить страдания. Эти человеческие чувства небесполезны для того, кто их внушает: популярность, которой он пользуется здесь и которая будет его сопровождать повсюду, преумножается и облегчает ему повседневные обязанности. А сколько обязанностей в управлении стотысячной армией перед лицом неприятеля! Нет общественной ответственности, которая требует столько же разума, деятельности, самоотверженности.

В качестве развлечения у нас есть ночной ужин. Остается достаточно времени посидеть за столом… Вечера длинные, и невозможно их лучше проводить, чем в беседах о дневных происшествиях. Генерал Канробер умеет нас очаровать разнообразием своих рассказов; его речь живая, легкая, его память замечательна. Он подробно знает историю наших африканских войн со взятия Константина до осады Заатха. Часто темой его бесед является достопочтенный маршал Бужо. Его бывший адъютант Трошю присоединяет к этим рассказам то, что знает сам об этой военной жизни, столь популярной в нашей армии. Генерал Ньель, более холодный, более церемонный, рассказывает нам об осаде Рима, где он отличился как офицер инженерных войск. Генерал Роуз увлеченно слушает и проявляет самый живой интерес ко всему, о чем говорится.
Позавчера во время пиршества в качестве исключения нам подали кусок великолепной копченой говядины, подаренной королевой Англии, с портвейном. Это внимание нас очень тронуло. Среди приглашенных за нашим столом — бывший полковник иностранного легиона г-н Базен, которого я знал еще в Африке и которого нашел здесь бригадным генералом.

После атаки русских 23 числа сего месяца были лишь незначительные вылазки; однако враг продолжает стрелять днем и ночью невыносимым образом. Он нам калечит и убивает много людей. Только что одно из ядер смертельно поразило одним разом капитана артиллерии с его лейтенантом. Часы, тянущиеся слишком медленно, уничтожают наших несчастных солдат без перерыва и пощады.

После конференции у лорда Раглана, где находились генерал Канробер, адмиралы сэр Едмунд Лион и Бруа, на следующий день после пасхи (в прошлый понедельник) был открыт огонь по Севастополю из шестисот орудийных стволов. Была отвратительная погода, будто Бог пожелал затемнить этот первый день, предвещающий серию боев. Все пушки наших батарей, амбразуры которых были демаскированы ночью, загрохотали одновременно! Застигнутые врасплох русские, как всегда происходит в подобных случаях, плохо ответили на наш огонь: отсюда у нас есть превосходство уверенной стрельбы с самого начала. Мы им разгромили много батарей, теперь замолчавших, частично разрушили зубчатую стену. Мы знаем также, что наши гаубицы причинили много неприятностей в городе, что гарнизон Севастополя, не смея больше выходить на улицы, прячется от опасности в противобомбовых укрытиях. Наконец, из донесений дезертиров мы знаем, что припасы врага начинают исчерпываться. Нам легко об этом судить уже из того, как они экономят свои удары. Их в городе не менее сорока-пятидесяти тысяч человек, и, когда мы сможем подняться на приступ после многодневного артиллерийского огня, о подобном которому никогда не слышали, мы их найдем готовыми самоотверженно отстаивать каждую пядь земли. Это будет самый трудный и трагичный момент осады. Впрочем, главнокомандующим были приняты все меры предосторожности, чтобы действовать наверняка.

С понедельника под прикрытием нашего огня мы продвигаем работы, и этой самой ночью мы смогли построить параллель совсем близко к Центральному бастиону. После этого займемся строительством последней параллели, затем завершением скрытого прохода и, наконец, захватом рва. Тогда мы почти завладеем частью города слева от военного порта, над которой возвышается знаменитый Мачтовый бастион, столь часто упоминаемый в рассказах об осаде.

Атака правой стороны не идет столь хорошо, и, как я вижу, мы будем брать город только по частям. Я считаю, мы в него войдем, но это будет не скоро, тяжело и очень опасно. Не следовало бы думать о результате скором и окончательном. Что касается захвата северных фортов, то есть всей системы обороны по ту сторону бухты, — нужно бы начать кампанией в Крыму, победами, взятием Симферополя и полным окружением этих последних крепостей. Это нас далеко

Англичане изнежены, беспокойны, скучают и, как все скучающие, скучны. Они нам оказывают лишь весьма слабое содействие. Приходится постоянно вести переговоры с лордом Рагланом, чтобы его склонить вникнуть в наши планы. Это подает ему повод для высказывания, характеризующего расположение духа его армии: «Лучший план кампании — это хорошее перемирие».
Каждый день они дожидаются получения через Варну мирных новостей из Вены. Они их жаждут. Порою я имею честь сопровождать генерала Канробера к лорду Раглану; там я вижу одного из адъютантов, его племянника, который является сыном лорда Вестмореланда (Westmoreland), английского посла в Вене. Последние письма, полученные им от отца, имеют тот же смысл.

Из Евпатории по морю прибыла часть турецкой армии. Она бралась помочь нам при попытках штурма, которые должны были совершиться после открытия огня с наших батарей. Сам Омер-Паша, победитель Силистрии и Евпатории, здесь. На этой неделе он неоднократно обедал и ужинал в нашей штаб-квартире, где ему оказывают наилучший прием. Это человек проницательный, хитрый, приятных манер, великой вежливости, превосходного ума. Он немного француз и этим хвастается (родился в Каттаро во времена, когда Иллирия составляла часть французской империи); он весьма правильно говорит по-нашему, как и на всех почти других языках, и очень нам симпатизирует. К сожалению, он является единственным полномочным представителем армии, которая не лишена военных качеств, дисциплинированна, воздержанна, терпелива и преданна, но в которой кадровый состав офицеров составляет совершенный недостаток. Поэтому ее главнокомандующий обязан делать все сам: отсюда система войны всегда чисто оборонительная. Именно руководствуясь этим, генерал Канробер рассчитывает использовать турок; они будут защищать наши линии в то время, как мы будем вести кампанию.

Вчера я проводил главнокомандующего в траншеи наших атак на левом фланге. Он там оставался четыре часа, чтобы все увидеть самому. При входе в параллель, сильно подверженную огню противника, бомба сломала крестец храброму капитану инженерных войск, который умер несколькими мгновениями позже. Далее, в то время как мы обсуждали с Пелисье план ночной атаки на русские засады, снаряд взорвался около нас. К счастью, взрыв лишь разбил приклады двух ружей. По траншеям можно идти по обозначающим их следам крови. Каждый миг уносят мертвых и раненых.
Отсюда мы отправились на батареи, построенные и обслуживаемые флотскими моряками. Ими командует контр-адмирал Риго де Женуйи (Rigault de Genouilly) 1, натура открытая и здравомыслящая; он управляет своими людьми по-отечески, чем и внушает к себе любовь и уважение. Около него командир Потуа, офицер из наиболее выдающихся и смелых, с которым я в тесной дружбе и чье общество я очень ценю. Он вместе с добрым адмиралом — один из любимых завсегдатаев нашей штаб-квартиры. Я отправляюсь так же часто, как это возможно, на пост наших моряков, где царят больше, чем в других местах, порядок, чистоплотность, хорошее настроение и совершенная учтивость всех офицеров. Во время нашего пребывания на этой важной батарее вражеское ядро сносит бруствер, покрывает нас землей и срывает с главнокомандующего шляпу с белыми перьями. Он был на волосок от смерти!
Как всегда, эта прогулка закончилась визитом в госпитали. Какие боль и страдания! Генерал мне говорит: «Вот обратная сторона медали». Да, это обратная сторона, запятнанная кровью и слезами; но, когда время стирает эти пятна, медаль становится лишь более красивой и ценной. При этих визитах командир, любимец солдат, никогда не забывает раздавать им золотые монеты, которые он специально держит в кармане — те, что у него остаются от месячного жалованья и которые, согласно его принципам, ему не принадлежат и должны служить лишь самой великой пользе его высокого предназначения.

Мы продолжили бомбардировать Севастополь и стрелять по его батареям. Для русских, способных легко восстановить свои потери благодаря сообщению с внешним миром, этот ущерб мал по сравнению с тем, что мы рассчитывали им причинить. Никогда мы не совершали осаду в подобных условиях. Жаль, что с самого начала мы не оценили более верно трудности, которые нам пришлось преодолевать. Севастополь — огромный город, укрепленный со всеми усовершенствованиями современного искусства, мужественно защищаемый, имеющий свободные сообщения и невредимый флот с множеством больших кораблей.

Необходимые и едва достаточные работы, которые мы предпринимаем, требуют армию в сто тысяч человек. Наши солдаты отдыхают лишь одну ночь за двое суток; они покидают траншеи только для того, чтобы снова взять кирку и лопату. Нет возможности оторвать от армии какую-то часть для операции в открытом поле, лучше всего продолжать по мере возможности начатые операции. В действительности мы имеем кое-какой прогресс, и в течение восьми дней благодаря превосходству нашего огня и особенно мине, что мы взорвали перед Мачтовым бастионом, мы построили четвертую параллель, которая нас приближает ко рву на расстояние около пятидесяти метров. Мы хорошо защищаемся в этой новой параллели; в третьей строим батарею, более приближенную, для нанесения ударов по Центральному бастиону. Таким образом, мы готовим бреши, которые позволят штурмовать пояс городских укреплений. Будут еще построены спуски рва: здесь их у нас нет. Не скоро нужно ждать окончательного успеха.

Мелкие сражения поднимают ценность наших солдат. Русские беспрерывно строят засады в зоне наших работ, чтобы их остановить и в то же время закрыть подступы к городу. Речь идет о том, чтобы овладеть им приступом. Это сложная и опасная операция, которая может проводиться только ночью. Мы теряем много людей: сердце генерала Канробера обливается кровью, когда он подписывает приказ о подобном сражении. Получить представление о его гуманных чувствах можно из того, как он в последнее время осматривает подразделения, собираемые вечером для ночного боя. Предвидя, каким кровавым будет бой, он произносит для войска слова, наиболее подходящие, чтобы возбудить храбрость, и в завершение говорит, что если кто-то из этих смелых людей чувствует слабость перед опасностью, может спокойно вернуться в свою палатку и он ничего ему не сделает. Генерал сдержал бы слово, но он не мог произнести речи, способной более тронуть его людей и внушить им чувство более возвышенное.

Позавчера утром я участвовал в разведке Омер-Паши по окрестностям Черной. Цель — разведать состояние реки и дорог, ведущих к неприятелю. Невозможность действовать с этой стороны была нам показана наглядно. Черная заболочена, протекает по лесистому и слишком неровному полю. Прежде чем достичь Севастопольской бухты, она проходит по узкой долине; один из берегов ее, окаймленный обрывистыми горами, принадлежит нам, а другой — со столь же значительным препятствием — укреплен и защищается русскими. Они нас могут беспокоить не более, чем мы можем их атаковать. Генерал Канробер очень надеялся, что в связи с открытием огня по Севастополю и этой демонстрацией турецких войск русские спустятся по Мекензиеву плато, а мы, преследуя их, сможем подняться вслед за ними; но они не настолько просты, чтобы принять нашу игру.

Очень грустная церемония состоялась на этих днях: погребение генерала Бизо, одного из наиболее способных офицеров. Как командир инженерных войск он с замечательными умом и преданностью управлял работами осады. Он был смертельно ранен, когда шел с генералом Ньелем на разведку работ во вражеских контрапрошах. Вся армия быстро почувствовала большую потерю. Штабы союзных армий с лордом Рагланом во главе пожелали уплатить справедливую дань сожаления и симпатии этой жертве долга. Церемония была особенно трогательна. Невозможно говорить лучше нашего главнокомандующего — так душевно, сердечно и красноречиво… Он вызвал слезы всех присутствующих. Неправда ли, что это — новое зрелище, способное впечатлить: Омер-Паша, турецкие и египетские офицеры присутствуют на религиозном погребении и окропляют святой водой тело христианина?.. В результате эта война, по меньшей мере, заставит исчезнуть ненависть, предрассудки и, вероятно, вовлечет восточные народы в движение христианской цивилизации.

Новостям, отправляемым мною, не достает интереса, придаваемого действительностью. Англичане, которые всегда быстро применяют современные научные открытия и которым этот дух начинания дает неоспоримое превосходство перед другими народами Европы, установили электрический телеграф из Бухареста в свою штаб-квартиру, погрузив его в Черное море от Варны до монастыря Святого Георгия около Балаклавы.
В течение двух дней они сообщаются при помощи почти мгновенной связи с Веной, Лондоном и Парижем. Этот телеграф был любезно предоставлен в наше распоряжение. Мы начали им пользоваться, он улучшит наше официальное сообщение и уже неплохо загружен. Лорд Раглан вскоре свяжется со своими помощниками посредством маленьких телеграфов и сможет, не выходя из своего помещения, знать, что происходит в его армейском корпусе, и диктовать ему приказы.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

продолжение:

Как есть различие в характерах двух армий, так оно присутствует у их генералов! Английский солдат холоден, молчалив, спокоен, дисциплинирован; он ухаживает за своим бельем, своими вещами, занимается кухней. Наш всегда в хорошем настроении, беззаботный, болтун, пунктуальный, но пренебрегающий всем тем, чем заняты англичане, в досугах лагерей он ищет лишь повод для забавы и развлечения. Французский генерал живет, как солдат, выходит и показывается повсюду, не пренебрегает никакими мелочами и подает пример. Лорд Раглан не выходит из дома почти никогда. Помещенный в очень комфортабельном доме, выгодно расположенном около фонтана, он живет здесь как в деревне в окрестностях Лондона. У него хороший, разнообразный и обильный стол. Здесь нет недостатка ни в чем! Не потому ли он никогда не соглашался ужинать во французской штаб-квартире? Я часто провожаю генерала Канробера к лорду Раглану. Вид этого бывшего адъютанта и друга Веллингтона при Ватерлоо — с недостающей рукой, которую он потерял в этом знаменитом бою, — внушает уважение. Высокого роста и немного грузный, изысканный в манере держать себя, он похож на очень богатого вельможу. Его прием, холодный, но доброжелательный, к концу стал сердечным. Его военные таланты, ослабленные возрастом и усиленным бездействием, не отвечают его высокому положению; тем не менее он обладает реальной властью над своей армией и даже над нашей, где ничего не делается без согласования с ним и всей почтительности, которая ему надлежит. Это говорит в пользу нашего главнокомандующего, который будет немало содействовать доброму согласию между двумя армиями. Лорд Раглан не очень верит в успех нашей операции; отсюда расположение его духа, которое придает ему грустный и сильно обеспокоенный вид. Он веселеет немного, когда разговор касается галантных тем. Он всегда принимал меня с любезностью, которой я очень горжусь. Офицеры его штаба — люди самые вежливые и самые благородные, каких я только знал. Они хорошо размещены в большом доме, который их защищает от дождя и холода; они не страдают, как мы, живущие в палатках в непогоды всех времен года.

Мы очень надеялись, что из-за интенсивного трехнедельного огня по Севастополю русская армия, принужденная необходимостью, совершит вылазку, которая нам позволит, преследуя русских, войти в город. Генерал князь Горчаков, заменивший князя Меншикова, не попал впросак: русские осмотрительно держались в обороне… У нас не было повторного инкерманского боя! Таким образом, мы вынуждены просто-напросто продолжать осаду. Наиболее близко мы будем к левому краю.

Омер-Паша, прибывший сюда, чтобы дать нам помощь своих войск, в надежде на серьезные бои с вражеской армией, уехал в Евпаторию. С этой стороны русские силы значительны; но, я думаю, они не предпримут ничего после их февральской неудачи. Омер-Паша, которого служивые называют Мэр-Паша, оставил здесь очень хорошее впечатление. Похоже, он любит французов — людей любезных и симпатичных иностранцам; а англичан он ценит меньше. Я отошел от наших боевых действий. Огонь по городу значительно ослабел; у нас не было достаточно припасов для его продолжения, как в первые дни. Храбрый генерал Лебёф, командир артиллерии, полный рвения, хотел вести огонь из всех орудий. Мы любим видеть его живое лицо, внушающее доверие и предвещающее успех. К несчастью, в этом мире не все идет по воле наших желаний. Теперь нужно отказаться от прямой атаки. Есть комбинация, которая должна обеспечить счастливый исход кампании; но нужно прибытие больших войсковых подкреплений, нами ожидаемых. Русские, это следует признать, ведут прекрасную оборону. С ними операция осады — нелегкое дело.

Позавчера у нас был большой смотр войск, проведенный главнокомандующим. Я присутствовал при зрелище достаточно внушительном. Египетская дивизия под командованием победителя Незиба была собрана в армейском корпусе генерала Боске. Все войска, менее этих использованные в карауле и траншейных работах, были сгруппированы на высотах над Чернореченской долиной почти лицом к лицу с местоположением русских. Враг должен был удивиться и в то же время обеспокоиться при всем этом движении корпуса численностью от тридцати до сорока тысяч человек в сопровождении шума нашей музыки. Сегодня была очередь армейского корпуса Пелисье. Это последнее военное торжество было интересно присутствием лорда Раглана, адмирала Лиона и лорда Редклифа, прибывшего сюда, чтобы видеть вещи своими глазами. Это дипломат с изящным и умным лицом, внушительного вида. Уже глядя на него, можно судить, что английские интересы, которые он представляет в Константинополе, будут в надежных руках. Заметно, что Англия — великая держава, только благодаря своим представителям за границей.

Наконец, мы поняли, что война с русскими — не шутка. В течение месяца нам отправляют значительные подкрепления. Пьемонтцы уже приехали. Ля Мармора их командующий, приехал вчера в нашу штаб-квартиру. Высокий, стройный, он имеет вид воинственный и рыцарский. Его беседа жива, привычки приятны. Невзыскательный, к тому же простой и скромный, хотя и занимающий большую должность, он желает оказать нам содействие наиболее активное и преданное. Вскоре мы ждем наш резервный корпус с императорской гвардией, уже собранной в Константинополе. Не позднее 20 мая у нас будет армия или, скорее, четыре армии с личным составом более двухсот тысяч человек; тогда у нас будет возможность для больших дел, достаток в транспортных ресурсах, припасах, провизии всех видов, что на войне редко бывает в достатке. Затем мы сможем начать серьезно военные действия. Все, что мы сделали до этого дня, — лишь первый акт большой драмы, которая должна разыграться на этом херсонесском плато.
В то же время не будем питать иллюзий: у войны свои случайности, и мы никогда не уверены в успехе. В деле наиболее опасны те, кто ни в чем не сомневается. Мы смогли бы попробовать атаковать на этих днях после нескольких более или менее удачных попыток бомбардировки; но это очень рискованно. Неудача имела бы плачевные последствия. Не благоразумней ли уйти в глубь страны, атаковать русские армии, идущие на подкрепление через Симферополь, затем полностью обложить город?

Все еще стоит вопрос о путешествии Императора в Крым. Этим же утром высадился один из его адъютантов, майор артиллерии Фаве, носитель важного письма. Наверное, депеша — по этому поводу. Я установил этому офицеру род кровати в моей палатке; я предоставил то немногое, чем располагал, но я сомневаюсь, что он себя чувствует так же хорошо, как во дворце Тюильри.

За одним из ужинов, по обыкновению поздним, поскольку мы дожидаемся, пока все обходы лагеря будут закончены, произошла весьма интересная застольная беседа. Генерал Канробер, из старинной дворянской семьи Керси, нам рассказал, что, когда он должен был отправиться на воспитание в Сенли, где были воспитаны сыновья рыцарей Сен-Луи без состояния, отец посадил его позади себя на фермерскую лошадь и довез до маленького городка Брив-ля-Гаярд. Там он был доверен кучеру почтовой кареты, чтобы тот отвез его в Париж к дяде генералу Марбо. Еще не было и в помине железных дорог, и тогда не боялись заставить десятилетнего ребенка путешествовать одного! Позднее, по выходу его из военной Школы Сен-Сира, мать, сильно колеблясь, вручила ему пятнадцать золотых луидоров, которые принесли удачу. Это все, что он получил от своих родителей в течение всей карьеры, начатой в 1828 г.! Очень непринужденно, с историей наших африканских войн и первой Империи, он позволил нам провести часы, наиболее интересные эпизодами, о которых он нам повествовал.

Почти каждый вечер после ужина я отправляюсь к генералу Трошю, он мне диктует официальные доклады, которые вы должны прочитать в «Мониторе» и найти их очень хорошо сделанными.
Как вы, конечно, думаете, наша работа этим не ограничивается. Я очень доволен моей судьбой, я проявляю большое участие ко всему, что вижу, ко всему, что делаю. Если мне встречаются лишения, трудности, то я вознагражден дружбой нашего главнокомандующего, с каждым днем все более доброжелательной.

Омер-Паша, уехавший на этих днях в Евпаторию, прибыл к нам снова, вызвав бесполезные хлопоты на его высадку и посадку. Это независимый дух, повинующийся лишь самому себе.
Все эти отъезды и приезды также означают, что в совещаниях союзных генералов нет окончательного плана или, по крайней мере, французский генерал не может получить перевес своего мнения. Очень сложно заставить действовать армии с противоположными характерами и под управлением разных командующих. Здесь у нас присутствуют англичане, французы, итальянцы и турки. Поставьте им во главе Наполеона, Тюренна, Фредерика, великого Конде, они сделают гораздо меньше, чем с одним генералом, даже посредственным.

Адмирал Бруа пришел сегодня утром завтракать. Был также за нашим столом молодой младший лейтенант английского флота, едва достигший десяти лет. Этот ребенок, племянник генерала Роуза, обладает апломбом молодого человека, выпускающегося из нашей морской школы. Он занимает весьма видное место среди морских офицеров, намного его старше. Подобное воспитание, конечно, более подходит для формирования блестящих офицеров, чем сложное и бесполезное, которому подчиняют учеников нашего морского флота до восемнадцати лет! Молодые английские офицеры того же возраста опережают наших на семь-восемь лет службы на море. Недостаточно у нас уделяют внимания настроению, характеру и здоровью молодых людей. Считают, что наука делает все; она не возмещает опыта и часто искажает здравый смысл, столь необходимый в жизни.
После завтрака я проводил адмирала Бруа к Омер-Паше. Так как он плохой наездник, я ему одолжил лошадь необычайной кротости. Какой тип старого моряка! Нужно было его видеть: морская фуражка, простой сюртук униформы без различия звания, штаны, закатанные до колена, шаровары из грубой ткани и дырявые шелковые перчатки! Вот в таком наряде он пересекал лагеря. Чтобы не засмеяться, нужно знать, что это — заслуживающий уважения главнокомандующий флотом и человек, наиболее благовоспитанный и почитаемый всем нашим флотскими. Омер-Паша хорошо устроился в своем лагере, можно сказать, как паша; он принял адмирала с самой большой предупредительностью, приказал принести кофе, варенья, а музыкантам — сыграть нам французские мотивы.

Императорская гвардия прибыла. Люди высаживаются каждый день. Вчера я видел брата Альфреда, не принесшего мне ни малейшей радости. Его новости о семье были уже старыми. Хотя и мы и запаздываем с отправлением грузов из Франции в Крым, мы опережаем русских, поскольку морской путь, будучи удобней наземного, в то же время короче; наши продовольственные запасы доставить легче, наши солдаты высаживаются здесь живее и бодрее, чем когда они вынуждены отправляться сухим путем. В том-то и дело, что русские должны были потерять зимой на их ледяных бесчисленных дорогах множество людей! Одним этим фактом объясняется относительная слабость их положения и уверенность, которая должна быть в будущем у нас.
Гвардией командует граф Рено де Сен-Жан д’Анжели. Это скорее человек светский и административный, чем военный; за это он не любим лучшим корпусом. Его приветливость, изысканные манеры, скрывающая великие качества скромность делают генерала, если не великолепным, то, по крайней мере, вполне подходящим для этого важного поста. Я его знавал когда-то и снова с удовольствием его увидел здесь, где он меня хорошо принял и напомнил о счастливых моментах былых времен.
Я был приятно удивлен, найдя друга моего старшего брата, генерала Бевиля, прибывшего с гвардией в числе первых. Он вез мне новости из Парижа. У него их будет много, и он сможет их мне сообщить, оказавшись по случаю со мной по соседству; своей беседой, изысканной, любезной, интересной и немного едкой, он мне доставит удовольствие.
Мундиры гвардии производят редкий эффект. Большие форменные медвежьи шапки и длинные плащи напоминают солдат первой Империи с иллюстраций Шарле. Эта форма больше не пригождается в нынешних армиях: она — хороший спектакль для парадов или смотров в Тюильри. Был отдан приказ отправить все эти смешные головные уборы на хранение на склады Константинополя. Лучшая форма на войне — форма зуавов и пеших стрелков.

Июнь будет насыщен большими событиями. Несмотря на все, мы не сможем завладеть Севастополем раньше, чем через три месяца; военные действия в Крыму продлятся до конца года: мы же будем здесь еще и следующей зимой. Я не могу сдержать гнев от легковерия и неосведомленности французских и английских газет, рассказывающих о военных действиях в этом году на Рейне и Дунае… Но с чего это? Неожиданное сопротивление России усмирит все эти безумные толки. Тем временем мы, если еще не возьмем Севастополь, то укрепимся в Камыше (Kamiesch) и Балаклаве.

Сегодня я с грустью сообщаю новость, которой столь печально занята Восточная армия и которая тронула меня особенно. Генерал Канробер из-за непреодолимых трудностей с англичанами, не имеющими возможности и не желающими сняться со своих лагерей и не понимающими, что лишь действие в открытом поле может вытянуть нас из затруднительного положения, решился сложить с себя командование. Воодушевленный примерным патриотическим рвением, он потребовал должность простого командира дивизии, то есть служить в третьем ранге в той же армии, в которой был достойным командующим. Вот жертвоприношение, совершенное для союза объединенных сил. Можно сказать, он принес эту жертву с достоинством, с несравненным благородством души.
Генерал много настаивал на своем отстранении от власти; он не желал советоваться с преданными друзьями — противниками его плана. Медлительность осады, испытанные разочарования и эта общая слепота публичного мнения, которое упрекает скорее людей, нежели порядок вещей, придали отношениям военного министра с главнокомандующим характер, мало гармонирующий с достоинством души столь тонкой, и сердца столь благородного.
Печаль была всеобщей; переживания на первый момент пылкие. Если бы его убили, не было б столько сожалений. Ни один генерал не внушал более глубоких чувств уважения и любви своим солдатам. Не был ли он поддержкой в дни испытаний, не способствовал ли он успеху Альмы и Инкермана?
Его личный штаб должен был еще более разочароваться этой отставкой. Утром следующего дня телеграф передал ответ, ожидаемый из Парижа; нас по очереди вызывали в палатку, обитатель которой почти не спал. Генерал Канробер лично объявил о своей отставке, предложил свои услуги каждому из нас — то, чем мог еще располагать в последние мгновения своей власти. Я старался не покидать его, крайне доброжелательного ко мне. Итак, я остаюсь возле него с подполковником Корнели, капитаном артиллерии Бради, лейтенантом Моленом и преданным доктором Кесной. У генерала Трошю бригадное командование; подполковник Вобер де Женли становится одним из адъютантов генерала Пелисье, как он был им у маршала Сент-Арно. Герцог де Дино назначен французским комиссаром при сардинской армии — функция, которую лучше исполнить не сможет никто; Пьер де Кастеллан, прибывший два месяца назад в нашу среду, находится в штабе генерала Боске. Полковник Ля Тур дю Пан без официального задания, но с неповторимым вкусом к войне, присоединился к нашему штабу и вслед за нами в нашей новой судьбе проникся дружбой и уважением к нашему дорогому генералу.
Я надеюсь, что в Париже, как и в Восточной армии, оценят редкое достоинство и благородное, исполненное бескорыстия поведение генерала Канробера. История предоставляет мало примеров такой самоотверженности; она нам рассказывает лишь о властолюбцах, способных на все ради сохранения или захвата власти. Невозможность привлечь англичан к выполнению установленного плана кампании, который был лучшим и самым решительным, передала управление медленными и разрушительными действиями осады в другие руки.

Командир 2-го корпуса был назначен в командование на должность того, кому он был помощником, наиболее способным в этой роли. Армия и командующий были с этим полностью согласны. Военное прошлое Пелисье, его личное достоинство, его высокий авторитет среди друзей по оружию оправдывают это общее доверие. Новый главнокомандующий не похож на того, которого он заменяет: это совсем иной характер, но — характер. У него есть свое достоинство. Гордый, энергичный, решительный, он сможет пожертвовать всем для успеха: как своей жизнью, так и жизнью солдат. Человек большой порядочности, он не идет на сделку ни со своими мнениями, ни со своей совестью; он будет всегда идти прямо к цели, не тревожась о других. Мало любимый солдатом, с которым он жестоко обращается, он сумеет заставить его подчиняться и уважать. Инстинктивно презирая тех, кого не почитает, он любит находиться в окружении благовоспитанных людей, как это делают все элитные образованные личности. У него большая сила духа, и причем весьма воинственного; он ею часто злоупотребляет по отношению к своим подчиненным и равным, но всегда не со зла. Немного угрюм, но угрюм благотворно.
Его мнения по поводу осадных операций приближаются к мнениям английского штаба; в то же время они далеки от того, чтобы их разделяли Боске и Омер-Паша — два авторитета в подобном предмете. Это исключает единство взглядов в ведении войны, результаты этого будут плачевны. Мы все из-за этого страдаем.

Омер-Паша, сумевший своими военными талантами завоевать первый ранг в турецкой империи после султана, проявил себя очень трогательно. Он не желает быть верховным командующим турецких сил во время немилости к своему другу и просит правительство освободить его от своих важных военных функций. Разочаровавшийся во всем, он хочет отправиться в Соединенные Штаты и жить там как простой гражданин. Я взял с него обещание поехать скорее в Париж, где его примут с уважением. Тем временем его отставку не приняли в Константинополе; но он настаивает и требует правительство заменить его в течение месяца. Он пришел обедать сегодня утром к генералу Канроберу; никого больше не желая видеть, он пригласил нас в воскресенье на обед в свой лагерь.
Омер-Паша согласен служить под началом генерала Канробера, планы которого он принимает; но он не желает мириться с мнениями нового командующего (который, как говорят, ранил его самолюбие) и особенно — с намерениями лорда Раглана. Отъезд Омер-Паши, если он произойдет, будет самым смертельным ударом, нанесенным по военной силе Турции, уже сильно ослабевшей. Не найдется никого, кто с тем же авторитетом и престижем мог бы его заменить. Несколько офицеров, которые служат подле него, — поляки и венгры; по примеру турок бедняги плохо ухожены, необразованны и неподготовлены, неизвестно, чем они отличаются от своих солдат. Эта армия не может ничего предпринять сама; она является образом империи, которую она претендует защищать, империи конченной, обреченной на разделение и на исчезновение, по крайней мере, с карты Европы.

С новым командованием мы завладели Керчью в результате экспедиции по морю, в которой участвовало много англичан. Но это было по нраву бывшему главнокомандующему, желавшему ударить разом всеми силами после прибытия всех резервов: искать через Алуштинскую долину вражескую армию в Симферополе, в то же время атаковать Керчь, Кафу, русские укрепления Азовского моря; совершить диверсию на Инкерманском плато и атаковать в лоб передовые укрепления города.
Система Пелисье заключается в последовательности каждого необходимого дела: после Керчи атаковать Зеленый холм, затем Белые укрепления. Терпение армии будет на исходе. Это тяжело для тех, кто приехал в марте прошлого года, они уже пятнадцать месяцев лишены всех радостей цивилизованной жизни, надежды на скорое возвращение.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

figarotam

2- Маленький редан.
6- Карантинный бастион.

_________________
Вы не правы. Ваш ответ в стиле "сам дурак" мягко скажем не делает Вам чести. Диспут идет в нормальных рамках - аргумент и контраргумент. Уходя от ответов " с гордо поднятой головой" Вы показываете что Вам нечего сказать, а значит оппонент прав...

"Я по-моему четко и ясно доказал, что я прав. Если вы этого не поняли- ничем не могу помочь." Командантэ АВН

figarotam
Ну начерта тут эти простыни? выкладывайте их под спойлер. Кому надо - тот прочитает.

_________________
Да я шут, я циркач, так что же?
Пусть меня так зовут вельможи...
Как они от меня далеки, далеки
Никогда не дадут руки.

llexa26
умел бы выкладывал бы.

<<VDV>> писал(а):

2- Маленький редан.
6- Карантинный бастион.

2- честной бастион. По Шавшину "Бастионы Севастополя".

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

figarotam
А чего это вдруг ЧЕСТНОЙ бастион. По моему скромному урозумению "Petite Bastion" это как раз малый.

Простыни убрал

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

<<VDV>> писал(а):

2- Маленький редан.

Вынужден признать вашу правоту.
Честным бастионом, согласно Шавшину, называли третий бастион.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

Очень интересно...
Тем более, что текст этот неоднократно выложен в интернете.

Если информация Вас так, мягко говоря, задела, Вы могли бы просто отослать присутствующих хотя бы на три... ближайших адреса:
http://adjudant.ru/crimea/fr-memoires1855-00.htm
https://runivers.ru/lib/book3105/9770/
https://www.rulit.me/books/krymskaya-ek ... 08261.html

Попалась такая информация, что в Севастополе воевал Гастон Галифе - изобретатель известных брюк. Интересно, как долго он здесь был.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

figarotam писал(а): ↑

12 июл, 2019, 0:06

Гастон Галифе - изобретатель известных брюк. Интересно, как долго он здесь был.

Пока не встретил лорда в кардигане с рукавом реглан натягивающего балаклаву на голову

_________________
Или ты имеешь право, или право имеет тебя.
(из собственных наблюдений за жизнью)

Младший лейтенант
Генерал Галифе участвовал во многих исторических событиях: в осаде Севастополя во время Крымской войны 1854—1855 годов.
Взято отсюда: http://www.xurma.ru/istoriya-voennyx-galife/

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

Рекомендую. Весьма интересное чтение:
http://militera.lib.ru/bio/hibbert_c02/text.html

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

Из ссылки постом выше:
В следующую ночь 1600 французских солдат от заката до рассвета копали землю. Работы велись при сильном северо-восточном ветре, гул которого заглушал звуки, издаваемые кирками и лопатами. Французам удалось создать насыпь, которую они назвали «Монт Родольф», менее чем в километре от Центрального бастиона. Это было впечатляющее достижение. Они закрепились на насыпи и организовали ее оборону, несмотря на предпринимаемые русскими артиллеристами отчаянные попытки разрушить ее в течение дня. Французам удалось отразить все попытки русских штурмовых отрядов следующей ночью выбить их с занятой территории.
Интересно, где могла быть эта насыпь? То что у Рудольфовой горы - это я уже понял.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

figarotam
Все очень просто ищем эту насыпь на Рудольфовой горе на планах после 9 октября . Но ввиду того, что это первые укрепления их можно на планах и не найти, ведь далее они перестраивались и усовершенствовались. Может уважаемый Сhief из закромов, какую-нибуть карту достанет.

_________________
Вы не правы. Ваш ответ в стиле "сам дурак" мягко скажем не делает Вам чести. Диспут идет в нормальных рамках - аргумент и контраргумент. Уходя от ответов " с гордо поднятой головой" Вы показываете что Вам нечего сказать, а значит оппонент прав...

"Я по-моему четко и ясно доказал, что я прав. Если вы этого не поняли- ничем не могу помочь." Командантэ АВН

figarotam писал(а): ↑

13 авг, 2019, 0:12

Из ссылки постом выше:
В следующую ночь 1600 французских солдат от заката до рассвета копали землю. Работы велись при сильном северо-восточном ветре, гул которого заглушал звуки, издаваемые кирками и лопатами. Французам удалось создать насыпь, которую они назвали «Монт Родольф», менее чем в километре от Центрального бастиона. Это было впечатляющее достижение. Они закрепились на насыпи и организовали ее оборону, несмотря на предпринимаемые русскими артиллеристами отчаянные попытки разрушить ее в течение дня. Французам удалось отразить все попытки русских штурмовых отрядов следующей ночью выбить их с занятой территории.
Интересно, где могла быть эта насыпь? То что у Рудольфовой горы - это я уже понял.

Здесь речь идёт не о насыпи, а о временной стенке из туров, построенной французами в ночь с 9 на 10 октября. Предназначалась она для прикрытия от выстрелов и маскировки работ по возведению первых осадных батарей, которые начались следующей ночью. «Монт Родольф» это просто Рудольфова гора, место, где французы заложили свою 1-ю параллель.

_________________
Мой блог - chief_179.livejournal.com

Chief 2
спасибо за информацию.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.

В книге "Материалы для истории крымской войны" под ред Дубровина 1872 года сказано, что в Балаклаве лагерем поначалу встали и французы и англичане. Так как англичане прибыли первыми, то лучшие квартиры достались им. Французы расположились лагерем в виноградниках.
Тогда как французы оказались в Камышовой бухте, и главное когда?

_________________
С уважением Евгений.
+7(978) 844-00-23.