Зарегистрирован: 17 мар, 2013, 13:01
Сообщения: 1732
Репутация: 385
Откуда: оттуда
|
cokol_67 писал(а): Брехунок!
А, а..." тофарищь официр", опьять пьяны в жопу?
На. Читай. Не в одни же танчики играццо
В один из дней к нам приехали офицеры нашей армии: полковник, капитан и старший лейтенант. Мы построились. Полковник поздравил нас с Победой и сообщил, что они сейчас договариваются о порядке передачи нас из американской зоны в советскую, а оттуда уже мы отправимся по домам. Ему много задавили вопросов и он старался обстоятельно на все ответить. После этого они зашли в наш штаб и здесь Матюхин, узнав, что капитан-особист, спросил его, насколько верны слухи, что всех военнопленных отправляют на Колыму бессрочно. Тот помолчал немного и заявил, что сейчас, здесь, об этом говорить не стоит, разговор, и серьёзный будет, когда вернёмся на Родину. А слухи об этом были. И упорные. Не могу сказать, что слухи эти меня не настораживали, но в то же время особенно не тревожили.
У меня было ощущение, что они меня не касаются. И я твёрдо был уверен, что, вернувшись на Родину, продолжу службу в армии, ставшей с 1939 года моей профессией. А когда прошёл слух, что на Родине для офицеров, бывших в плену, есть пункты госпроверок, то последние остатки сомнений покинули мою душу, и готов был лететь на крыльях на госпроверку, затем мундир на плечи и за работу - служить дальше в армии.
Наконец, началась отправка из лагеря. Я был назначен старшим одной из партий. Эшелоном по железной дороге мы прибыли в Эрфурт, здесь влились в большой лагерь, занимавший бывший военный городок.
Следующая партия, прибывшая из Диллингена, привезла печальное известие: Матюхин Алексей покончил с собой. Почему? Никто объяснить не мог. И для меня этот его поступок сначала был необъясним. Но, вспоминая о нём на госпроверке, а затем, перенося унижения и оскорбления, будучи уже демобилизованным, и наши длительные разговоры с ним на рампе цеха графитовой фабрики, где он мне открылся, как человек, органически не терпящий немцев, и его потрясение периодом репрессий, когда начали забирать людей как врагов народа - я понял, что он не мог по складу своего характера вернуться, чтобы попасть на Колыму, и не мог остаться в Германии. Безысходность его сгубила. Угрожающая, жестокая интонация ответа капитана-особиста сделала своё чёрное дело. Жить не стоит, когда знаешь, что ни ты сам, ни твоя голова, ни твои руки никому не нужны. Тогда надо уходить.
Из Эрфурта ушли американцы и пришли наши. С этого времени мы почти каждый день отправляли на Родину по тысячи-полторы из нашего переполненного лагеря. Когда все были отправлены, командование лагеря во главе с Виктором Хазановым, бывшим узником Бухенвальда, и весь штаб отправились своим ходом на автомашинах, грузовых и легковых. Большинство уехало парами, в том числе и я с Катей Алешиной, с которой_ мы опьянённые свободой, подружились. Ехали через Йену-Дрезден-Краков-Киев в Мариуполь на родину Хазанова. Оттуда мы с Катей приехали к ней в Запорожье.
Прожив у Кати пару недель, в конце августа я пошёл в облвоенкомат за направлением на госпроверку. Считая, что госпроверка - это чистая формальность и 11родлится несколько дней, в одном костюме, тапочках, с балеткой-чемоданчиком я явился к первому сентября на станцию Опухлики Великолукской области в Первую Запасную Горьковскую стрелковую дивизию. Найдя в густом лесу эту «дивизию», я оказался за проволокой, в лагере со сторожевыми вышками по углам, с часовыми на них. При входе меня обыскали, парабеллум изъяли. Подойдя к проволочной ограде у вышки при смене часовых, я услыхал:
- Пост по охране изменников Родины сдал.
- Пост по охране изменников Родины принял.
Это оказалось для меня ударом страшной силы. К нему я совершенно не был готов. Усилились головные боли, по ночам бил озноб.
Жили мы в больших землянках с двухэтажными нарами по 150-200 человек, полные блох и клопов.
Шли дни. Что дальше будет с нами, никто не знал, и я стал свыкаться с мыслью о «путешествии» на Колыму. Неожиданно встретил тех троих из Майтингенского лагеря, которые ушли в РОА.
- Расскажите, где вы были в РОА.
- Мы её, - РОА, - не видели. Нас привезли на немецкий аэродром и заставили подвозить бомбы к самолетам, а через пару недель освободили американцы.
Вскоре они из лагеря исчезли.
На территории лагеря была землянка ОКР «СМЕРШ» -отдел контрразведки «Смерть шпионам». Туда вызывали по одному, по ночам. Там я заполнил длинную анкету, описал всё, что со мной произошло. На прямой вопрос:
- Почему Вы не застрелились? - я не мог дать прямого ответа:
- Вероятно от того, что кругом было много бойцов и командиров. Если б оказался один, наверное, застрелился бы.
Нас собрало командование «дивизии», объявило, что для решения, что с нами делать, товарищу Сталину подготовлено четырнадцать вопросов, результат будет нам объявлен. Через некоторое время и объявили: все, кто пройдет «СМЕРШ», независимо от звания и должности, будут демобилизованы. На территории лагеря была землянка, где располагался отдел контрразведки. Туда вызывали по одному, по ночам. Там я заполнил длинную анкету, описал всё, что со мной произошло. Спросили:
— Почему не застрелился?
Я растерялся. Ответил:
— Потому, наверное, что вокруг было много народу, бойцов и командиров. Был бы один, может, и застрелился бы.
Потом нам объявили, что все, кто нормально пройдут проверку, независимо от звания и должности, будут демобилизованы. Это был второй страшный удар по моим розовым мечтам.
Месяца через два с половиной я был освобожден, получил справку, проездные документы, талоны на питание, немного денег, и поехал к матери в Бугуруслан. Как был, в тапочках. В дороге чуть не отморозил нош. Хорошо что успел купить на рынке валенки, телогрейку и шапку.
В Бугуруслане пошел устраиваться на работу. В отделе кадров встретили меня радостно.
— О, фронтовик, обязательно устроим. Где воевал?
— В Севастополе.
— О, Севастополь!… А потом?
— Был в плену.
— Как так?
— В Севастополе все, кто сражался до последнего и остался жив, были захвачены в плен.
— А-а… Ну, зайди на следующей неделе…
И так везде. А деньги кончались. А жить надо было…
В военкомате вместо паспорта мне выдали листок сроком на шесть месяцев. С того времени в течение десяти лет я каждые полгода ходил в паспортный стол обменивать этот листок. Лишь в 1955 году получил настоящий паспорт.
В военном билете офицера запаса было записано: «Уволен в запас приказом… по статье 43 «А». Спросил:
— Что означает эта статья?
— За пребывание в плену, — был ответ.
Это оказалось для меня третьим страшным ударом — оскорбление недоверием. Это тавро жжет мне душу и по сей день.
Пошел в военкомат просить помощи в устройстве на работу. И мне пошли навстречу, устроили военруком в медучилище.
К урокам я готовился тщательно и думал, что никаких претензий ко мне не может быть. Но однажды вызвал меня завуч, расспросил о том, о сем и сказал, что к нему приходил зав. военным отделом горкома партии и сделал замечание: зачем, дескать, приняли на работу бывшего пленного. Дескать, веры мне никакой нет и завуч обязан следить за мной, бывать на всех моих уроках.
Это было явным оскорблением, но пришлось стерпеть. А что было делать?…
Контузии, полученные под Одессой и Севастополем, которым я вначале на придавал значения, а также горечь и обида от недоверия мне, бывшему пленному, сделали свое злое дело. Первую операцию на сердце я перенес нормально, даже отказался от инвалидности. Потом была вторая операция на сердце, тяжелая.
Теперь я инвалид первой группы Великой Отечественной войны. Но горечь и боль от тавро, полученного на родине, все не проходят, продолжают жечь душу…
Чувствую: мне уж осталось недолго. Написал завещание: «После моей смерти прошу тело кремировать и пепел развеять под Севастополем на горе Госфорта, где в ту Крымскую войну воевал мой прадед — фельдфебель И.Р. Шмах и где в эту войну находился мой НП. Не надо ни венков, ни оркестра, ибо товарищам моим, севастопольцам, оставшимся навечно молодыми, единственной музыкой был грохот разрывов».
1985 год
Б. Кубарский
Борис Кубарский. "Вместо завещания"
|
|
Регистрация
Вход
Правила форума
Поиск
. ("летать так летать, копать так копать, бухать так бухать" (С) 
