Sevastopol.info

СЕВАСТОПОЛЬ, ГЕОРГИЕВСКИЙ МОНАСТЫРЬ,
РАЗВАЛИНЫ ХЕРСОНЕСА, ИНКЕРМАН


Июля 15.

Только в России можно в три, четыре часа, из города совершенно Азиатского, населенного Магометанами, переехать в приморский город Европейский, где ничто не напоминает ни Азии, ни Магомета. Приятно было в Бакчисарае видеть дворец и сады восточные, полные красоты
и роскоши, воображая, что созданные Татарами, от которых некогда
гибла Россия, они сделались достоянием Русских Государей; - еще того приятнее, на Черном море, на месте убогой Татарской деревушки Ахтиар, видеть Русский город Севастополь, по-гречески, «знаменитый город».
- Истинно знаменит он, и редким удобством одной из лучших в мире гаваней, и сильным флотом, ограждающим Россию с юга, и своею красотою, и своими укреплениями. Знамениты и окрестности его, бывшие некогда особыми царствами и потом областью Римскою: немало надо времени, чтобы все осмотреть.
Мы пробыли пять дней в Севастополе в гостеприимном доме Авиновых. Мне очень было приятно познакомиться с почтенным адмиралом, супругу которого, дочь адмирала Коробки, давно видала
я у покойной сестры моей игуменьи, в Новгороде, где она гащивала
со своею матерью, по примеру которой с самого юного возраста была очень набожна. Сохранив это чувство, залог истинного счастья, Елисавета Максимовна Авинова также по-прежнему любезна и добра. - Старшая
дочь ее недавно выпущена из Смольного, где я видала ее у начальницы, вместе со мною воспитанной, и, что мне очень дорого, навсегда оставшейся мне другом Марьи Павловны Леонтьевой. - Меньшая прелестное, милое дитя, которое увидя невольно захочешь расцеловать.


Июля 16.

На другой день приезда нашего в Севастополь были мы утром в близ лежащем от него новом Херсонесе, как вообще зовут здесь Греческий Херсон, взятие которого Великим Князем Владимиром слишком за восемь веков предвестило здешнему краю владычество России. Нас провожал туда, а потом и по другим местам, капитан первого ранга Захар Андреевич Аркас, которому я обязана приложенными к книге этой, достойными особенного внимания видами и планами Херсона или Херсонеса, и
всего полуострова Ираклийского. Такой проводник несравненно полезнее печатных описаний, которые почти все противоречат одно другому,
и, не имея возможности решить, чье мнение справедливее, невольно сомневаешься во всем. Указывая где прежде находились разные здания опустошенного Херсона, капитан Аркас так увлекательно говорил об этом, что в глазах моих рисовался богатый и многолюдный город, из развалин которого отчасти построен Севастополь. - В 1363 году Литовский Князь Ольгерд разграбил Херсон, и он с того времени, начав упадать, уже
целые два века был необитаем, когда присоединена была к России Таврида. Развалины его быстро исчезают; мы видели только на берегу основание круглой башни и другую, далее, полуразрушенную с остатком стен, в которых не так крепки камни, как связывающий их цемент.
Мы взяли с собою отпадший кусок последнего, и никто не мог его разломить. В коротком, но весьма занимательном обзоре здешних древностей капитана Аркаса, сказано, что цемент этот составлялся
из извести, хряща и толченой черепицы.
Внутри крепостных стен, имевших, как можно видеть по уцелевшим их основаниям, две с половиною версты, или немного более в окружности, между простыми камнями валяются обломки колонн и капителей превосходной работы, и мелкие куски белого мрамора и Этрусских ваз.
- Из трех здесь бывших церквей, только у ближайшей к берегу целы внизу стены, и видно по ним, что она была крестообразная с круглым алтарем. По местному преданию в этой церкви крестился, и потом сочетался браком Великий Князь Владимир. - На это нет верных доказательств,
но приятно воображать, что стоишь на месте, где храбрый Князь наш, овладевший Херсоном, отказался от своего завоевания, чтобы приобрести иную славу, иные надежды, славу просветителя России истинною верою, надежду на блаженство вечное. - Сладко вспоминать это, и вместе с тем грустно видеть в развалинах эту церковь, которой скоро может быть
не будет и следов. Теперь еще можно, бережно разобрав ее остаток,
по самому этому плану, из тех же камней, которых кругом много лежит,
с некоторою прибавкою, восстановить небольшой храм в память бессмертного события, в свидетельство величия России.
Сестренцевич [1] утверждает, что супруга Владимирова была не сестра, а племянница Императоров Греческих, дочь Булгарского Государя, и что он и крестился в Булгарии, ссылаясь на Епископа Иоахима, жившего прежде Нестора, причем прибавляет, что сам Нестор родился в Херсоне. Но этого нигде не упоминается в наших летописях, а о браке Владимира
с Греческою Царевною писали историки Арабские, Византийские и Немецкие [2].
Мне очень было лестно предложение посмотреть доки, батареи
и военный сто двадцати пушечный корабль. - Не из одной праздности,
а по глубокому участию во всем, от чего зависят безопасность и польза отечества, желала я взглянуть на заготовляемые к тому средства, и, заметив это, не скучали моими расспросами, не смеялись, что я все записываю, боясь положиться на память мою, некогда чудную, но внезапно убитую сильным испугом. - Я записывала все собственно для себя, своими словами; но для тех, которые, подобно мне, желают иметь хотя слабое понятие о всем замечательном, скажу только, что в доках разом можно починивать три корабля и два фрегата, которые из корабельной бухты вводят по каналу, с четырьмя воротами и несколькими шлюзами, в огромный бассейн, возвышенный над морем на тридцать футов, и там, поставив их каждый особо на гранитных подмостках,
воду, по которой они приплыли, всю досуха выпускают в море подземными каналами. Стены бассейна, построенные амфитеатром, с тремя огромными уступами, выложены белым камнем, а три при них лестницы для людей и два ската для лесу из Крымского чрезвычайно прочного порфира.
В южной бухте совсем другого устройства, маленькие доки
для корвет, пароходов и прочих мелких судов; их тащат там, с помощию людей, машиною по наклонным рельсам. - Поблизости адмиралтейство
и магазины с пятью огромными погребами, в одном из которых хранится двенадцать тысяч пудов масла. Еще предполагают построить пять таких погребов. Всюду продолжают работать, кладут стены, срывают горы: ум, знание и деньги побеждают все препятствия. - Мы несколько минут стояли
у машины, которою бьют сваи. Шесть человек поднимают и опускают, между двумя деревянными столбами, чугунную бабу, в тридцать пять пудов, вертя на колесе канат. Вообразить нельзя как, просто, скоро
и легко она действует. Все это видя, приятно вспомнить слова Писания: «что человек создан по образу и подобию Божию».
Англичанин, подполковник Уптон, строитель доков, не забыл показать нам и удивительную свою цитерну, все толкуя очень ясно
и понятно. Небольшое здание разделено на три части; первое, чрез чугунные трубы, наполняется водою из впадающей в море речки Черной, откуда она переливается в другое отделение, в котором слоями насыпаны песок и уголь, и там, поднимаясь до круглого отверстия, течет уже совсем очищенная в цитерну, а из нее, чрез подземную трубу, в краны, из которых ее наливают прямо в корабельные бочки.

Июля 17.

В восемь часов утра отправились мы, с любезною Елисаветой Максимовной, в открытой коляске к обедне, за двенадцать верст
от Севастополя, в Георгиевский монастырь. Я много читала и слышала
о живописном его положении на высоком морском берегу, и что стоит
он на том самом месте, где некогда был знаменитый Дианин храм,
в котором была жрицею Ифигения, дочь Агамемнона и Клитемнестры [3]. – Вспоминая повесть эту, я нетерпеливо желала увидеть место, прославленное древними и новыми писателями, но тщетно смотрела
я во все стороны; только вновь посаженные, вовсе не живописные виноградники и чахлые миндальные деревья изредка пересекали однообразие, не совсем плоской, но не менее того скучной степи.
Наконец показалась колокольня потом вновь строющаяся церковь,
при ней несколько памятников, и в некотором расстоянии колодезь.
– Я хотела спросить, кто вздумал тут селиться, дивясь, что не выбрали красивее места; но коляска остановилась у низеньких, бедных ворот,
над которыми прибит вызолоченный великомученик Георгий на красном поле, и Елисавета Максимовна сказала, что мы приехали. – Я изумилась.
Где же, подумала я, этот дивный, живописный берег, издревле знаменитый? Где бурное море, по которому сюда приплыли Орест
и Пилад? Где следы всех этих преданий, слишком три тысячи лет воспламенявших поэтов и историков? Неужели все это только снилось мне, или теперь мне снится, что я стою среди иссохшей степи?
Я не могла вымолвить слова, не понимала, что со мною происходит.
Скоро отворили ворота, но вместо ожидаемой обители увидела
я только длинный свод, как будто примыкавший к лесу, которого
зеленые ветви показались вдали, когда мы стали спускаться по каменным широким ступеням. Я спешила узнать, куда ведет таинственный вход
этот и остановилась в сладостном восторге. Как будто волшебная сила внезапно перенесла меня в иной мир, как будто ослепшие глаза мои прозрели. Вместо выгоревшей, пыльной пустыни, за минуту меня томившей, увидела я безграничное, синее море, с неприступными
среди него утесами, с крутым, гористым берегом, с густыми вековыми деревьями. Отовсюду веяла благовонная прохлада; и в волнах морских,
и на древесных ветвях, и по горам играли золотые лучи, падавшие
с ярко-голубого неба. С каждым шагом представлялось что-нибудь
новое, поразительное; на каждой в низ ступени шире и шире развивалась дивная, очаровательная картина. Я устремила глаза к небу. Сердце мое было полно благоговейных чувств. Все казалось мне прообразованием того, что ждет нас при смерти. Я воображала, что, как теперь пройдя темным сводом, внезапно увидела я, вместо оставшейся за ним печальной, знойной степи, прелестные, богатые берега, так, но в тысячу раз сладостнее будет праведнику, когда он, оставив грустный, бедный здешний мир, увидит уже не дивное только создание Божие, но самого Создателя!
Благовест к обедне прервал мои размышления, и мы, оставив
в праве гору, пошли мимо саду и келий управляющего монастырем, Греческого митрополита Агафагелла, в небольшую церковь с куполом
и четырьмя столбами у фронтона. В ней все просто, но все хорошо. Иконостас светло-голубой с золотом, и золотая, по темно-синей краске, над царскими дверьми надпись: «Утверждение на мя надеющихся. Утверди Господи церковь юже стяжал честною своею кровью».
У правой стены на бронзовой доске вырезано, как посещали обитель разные особы Царского дома, а на левой погребен умерший в поместье его на южном берегу князь А.Н. Голицын. В ногах у него, за стеною, лежит бывший начальником Новороссийских военных поселений, граф Витте. Над ним прислонен к стене камень, на котором написано, что он был генерал от кавалерии, и родился 1780 года Июня 24, скончался 1840 года Июля 4. – Тут же под стеклом, довольно уже ветхое печатное изображение Спасителя в черной рамочке, и на ней слова: «Упокой Господи душу графа Витте». Эта бедная вклада на могиле богатого вельможи, свидетельствуя искреннее усердие, конечно, положена другом, о преданности которого, быть может граф Витте и не знал во время жизни его.
После обедни пригласил нас к себе почтенный Митрополит,
всегда радушно принимающий богомольцев. Он живет очень просто,
как истинный отшельник, но усердно заботится об устройстве древней обители. В ней теперь укрепляют осыпающийся против церкви берег, кругом подводя стены; на верхних уже сделана, прочно и красиво, каменная терраса. – Работники все Русские. Камень ломают зимою
на вершине горы, и потом, когда начинаются работы, спускают в ящиках
на канатах по слезям, то есть подмосткам, наподобие катальной горы.
Не понимаю, как не догадалась я спросить у Митрополита, когда построена обитель, и о ее существовании во время владычества Татар. В Российской Иерархии об этом ничего не сказано; в ней только списано из географического словаря, что Георгиевский монастырь основан Греками, когда еще процветал Херсонес.
Мы побывали в хорошеньком домике, построенном для отдыха богомольцев на площадке по скату горы между церковью и морем.
Но мы не решились спуститься до самого моря: слишком круто.
Можно иначе увидеть монастырь, как будто прилепленный к горе;
стоит только войти в него не в ворота, а не доезжая вышеупомянутого колодезя, поворотить направо. И этот вид очень хорош, но его сравнить нельзя с первым. Здесь прелестная картина, там райское видение.
И на живописном берегу этом, где все возбуждает любовь и признательность ко Всевышнему Творцу, некогда дикие жители приносили захваченных ими в плен людей в жертву бездушному истукану. Я бы не пожалела об Ифигении, разлученной с родителями, братьями и женихом, если бы привезенная сюда она могла жить здесь в неизвестности. Осуждение ее на казнь за то, что отец ее, охотясь, убил дикую козу
в лесу, посвященном Диане, и особенно требование Греческих вождей, славившихся умом и мужеством, чтобы исполнен был безрассудный, зверский приговор оракула, разительно доказывают, как счастливы мы, что живем после пришествия Христа Спасителя, узнав от него истинную веру. – Какая Христианка, даже самая слабая, самая нечувствительная,
не предпочтет смерти обязанности всегда быть готовою на убийство, обагряться кровью людей, ей вовсе неизвестных, ничем ее не оскорбивших. Воспитанная в язычестве, царевна, дочь Агамемнонова, спокойно покорилась страшному ее назначению, рука ее дрогнула
только, когда она узнала, что под ножом ее стоит родной ее брат.
Можно вообразить, с каким трепетом, в эти времена, мимо ужасного
этого берега проходили суда, прислушиваясь к воплям несчастных, закалаемых неумолимою жрицею, или встречая носившиеся по морю трупы, которых отрубленные головы бессмысленные дикари ставили
над своими жилищами, в залог удачных грабежей [4]. Теперь гонимые бурею плаватели с надеждою обращают глаза на мирный храм Христианский, где молятся о спасении рода человеческого, где
в темную ночь блестят лампады пред святыми ликами, где слышно
пение иноков, прославляющих величие и милосердие Божие!
Я не надеюсь когда-нибудь увидеть природу прелестнее как
в Георгиевском монастыре; едва ли увижу и корабль, совершеннее корабля двенадцати Апостолов, который видела после обеда в тот же день. Это целый сокращенный город, где можно найти все желаемое
для удовольствия и безопасности, можно танцевать в прекрасной зале, прогуливаться на открытом воздухе, читать на балконе, отдыхать
на мягких диванах, не страшась бурь, против которых приняты все предосторожности, еще менее опасаясь неприятелей, для отражения которых заготовлены все средства. – И, первое средство вера,
без которой и на море и на земле можно внезапно погибнуть. Перед иконою двенадцати Апостолов, молитвам которых как будто особенно поручен огромный корабль, в залог благоговейных чувств, беспрестанно горит свеча, и нельзя видеть равнодушно блестящий издали, тихий свет, озаряющий лики дивных сподвижников Божественного Искупителя.
Сто двадцати пушечный корабль двенадцати Апостолов в шесть ярусов, и в нем может поместиться тысяча человек, для которых на четыре месяца заготовляется тридцать тысяч ведер пресной воды и все припасы. Как все здесь хорошо придумано и распределено! Ничего нет лишнего, ничего бесполезного. Например, сабли с одной стороны, как обыкновенно, оружие для защиты или нападения, с другой пилы, пилить дерево или что понадобится. – С особенным вниманием рассматривала
я машину для спасения утопающих. Это два медные, пустые шара, между которыми зажигается род обернутой политурою свечи (фальшфейер)
из пороха, селитры и серы. Если кто ночью упадет в море, машина опускается с удивительною быстротою, и с зажженным, также в одно мгновение, фальшфейером, который, плавая по морю, горит целые полчаса ясным, голубоватым огнем. Видя огонь этот, утопающий старается ухватиться за медные шары, и его легко поднимают на них.

Июля 18.

Конечно все, кому только известно имя Константина Палеолога, жалели о судьбе храброго этого государя, тщетно старавшегося с горстью людей отразить Турков, осаждавших Константинополь, падение которого должно было на многие века прекраснейшие области Христианские покорить Магометанам, истребившим в них, с лучшею частью их населения, науки, художества и богатство. – Геройская смерть последнего Греческого Императора спасла его от позорного рабства, и имя его навсегда осталось в числе имен, прославленных великодушною твердостью. Мне лестно было воображать, что я хожу по следам его
в Инкермане, как переименовали Турки владение Феодори, откуда был Константин призван на престол Императорский [5]. Он знал уже, что
не на сладкий покой, а на тяжелые труды зовут его в Византию, и великая душа его не позволила ему отказаться от венца тернового. – Покидая Феодори, он, может быть, утешался предчувствием, что некогда, после многих превратностей, родным его краем будут владеть единоверные его государи.
Что Феодори в эти времена принадлежала родственникам Греческих Императоров, подтверждается находящимся в пятнадцати верстах
от Симферополя, в принадлежащей графине Лаваль деревне Сабли, неизвестно когда и кем найденном камне, с Греческою надписью 1427 года:
«Довершен храм сей с благословенною крепостью, которую
ныне видите, во дни господина Алексия владетеля города Феодори и приморского берега, и ктитора святых вселенных Боговенчанных великих Государей Константина и Елены, месяца Октября, индикта 6, лета 6936» [6].
Высеченная на этом камне половина двуглавого орла показывает, что Алексий был или сам по себе, или по своей супруге родственником Императорским. Спустя шесть лет Алексию удалось овладеть Балаклавою, принадлежавшею Генуэзцам, но последние обратно взяли
ее чрез год, и, наконец, в одно время с Кафою, и Феодори покорена была Турками в 1475 году.
Инкерман значит по-турецки пещерная крепость. Название это, данное Феодори Турками, показывает, что уже тогда существовали высеченные в каменной горе церкви, комнаты и лестницы, остатки которых привлекают любопытных посетителей не менее развалин самой крепости, издревле построенной на вершине горы. Это заставляет сомневаться
в справедливости мнения, что пещеры эти сделаны были гонимыми Христианами: не вероятнее ли, что и здесь, во время владычества
Греков, благочестивые отшельники изготовляли себе подземные жилища, как у нас в Киеве, из ревности к богомыслию, чтобы ничто не развлекало их набожных дум. Как бы то ни было, теперь издалека вся гора представляется как древний, некогда многолюдный замок. – И точно
тут много могло помещаться жителей, и они имели не только между собою, но и с построенною над ними крепостью свободное сообщение, чрез вырубленные в скале переходы и лестницы. Костями их, вероятно снесенными из разных мест, наполнены небольшие пещеры, мимо которых проходили мы. Я заглянула только в одну; грустно видеть
эти бедные остатки людей, некогда исполненных деятельности, чувств
и мыслей. – Неизвестно, были ли при начале этих трудных, для нашего поколения непостижимых работ, пробиты здесь окна, или после сделались отверстия, в которые от обвалившихся камней любовалась я прелестными видами на небольшую долину с остатками дубового леса, ясеней и верб, на маяк, возвышающийся на совершенно обнаженной и как мел белой горе, на речку Черную, по-татарски Чоргунь или Узен, на узкую полосу закрытого отселе моря, по которому приехали мы в адмиральском катере. Всего лучше сохранились здесь две церкви, одна маленькая, другая поблизости, длиною кроме сеней, в четыре, а шириною и высотою в три сажени. В стене, где был алтарь, прекрасной работы каменный крест и остаток живописи, изображавшей распятие Спасителя. Далее сохранилась Греческая надпись, которую перевел нам капитан Аркас. «Господи, спаси раба твоего Фому». В церкви этой три арки и были колонны, к сожалению увезенные; судя по всему оставшемуся, нельзя сомневаться, что они
были изящной архитектуры. Такая церковь всюду была бы замечательна,
но еще удивительнее, что она так правильно, с такою легкостью
и вкусом высечена в каменной скале. Должно сказать, что у Греков были неподражаемые зодчие. Мы пошли из церкви в крепость по древней крутой лестнице, только в одном месте подправленной. От бывших здесь домов целы одни основания, но по остаткам стен и башен можно еще судить, как были они величественны: они примкнуты к неприступному утесу, где вовсе не было укрепления. Отсюда уже не так высоки кажутся горы по ту сторону узкой Инкерманской лощины, и вдали показываются лиловые горы Балаклавские.
Сколько было в древности городов на небольшом Ираклийском полуострове! Какое было здесь население, какое богатство! Все это разграбили Турки и Татары. – Теперь, вместо Херсона, Феодори и Полакиона, процветает Севастополь, и дивно цветет он между развалин, его окружающих, но невозможно, в несколько десятков лет, вознаградить вековые потери, тем более, что от коренных жителей нет тому никакого содействия. Все мастеровые и рабочие здесь из России, которая сама слишком мало населена, чтобы без ущерба отделить сюда часть своих жителей. Здесь некому осушить и болота Инкерманские, от которых, при малейшей неосторожности, распространяются заразительные лихорадки.
На противоположной крепости горе также церковь и много пещер, но мы не имели времени посмотреть их, и как сказывали, они гораздо менее любопытны, а попасть в них гораздо труднее. Но мы останавливались у древнего моста, по преданию существующего со времен Митридата; он был о трех сводах, цел только один: изумительно, как он пережил столько грабежей и еще сохранил красоту свою. – Мы шли пешком, чтобы лучше увидеть как ломают белый камень. Употребляемые на это люди идут один за другим на крутую гору, по вырубленной в ней лесенке, и отбивая на вершине ее камень, спускают его по веревкам, и потом водою доставляют в Севастополь. В древности камень этот возили на постройку в Грецию.
Сюда был сослан Святой Климент Папа Римский, ученик и преемник Апостола Петра, брошенный потом в море, по повелению Императора Траяна, в 93 году после Рождества Христова, за распространение здесь веры Христианской. – И этот кроткий, любимый народом Государь гнал Христиан, не понимая святости веры их, увлекаясь злонамеренными советами. Тело священномученика отыскано было преданными ему учениками и мощи его долго почивали в Херсоне, откуда часть их была перевезена в Киев Великим Князем Владимиром, а другая, еще прежде разделения церкви, взята была в Рим святым епископом Константином [7].
Отправившись из Инкермана обедать на казенную адмиральскую дачу, Новая Голландия, мы прошли по водопроводу в пробитый в горе канал (туннель) для доставления воды из Черной речки в новую цитерну
и в корабельные бассейны; Монтандон пишет, что он длиною сто двадцать сажен, но здесь сказали мне, что сто сорок. Его работали около двух лет, начав с обеих сторон, и так хорошо было рассчитано, что посредине вышло разницы только на три пальца. Услышав голоса товарищей, работники обрадовались, и дружески обнялись, когда упали между ними последние камни. – Еще водопровод при здешнем загородном саде,
в прекрасной лощине, по здешнему балке, между двумя горами, названной в память некогда бывшего командира порта, Ушаковой балкой. Там
в назначенные дни танцуют в просторной и высокой зале с хорами,
на которых играют музыканты. Сильный жар не позволяет сбираться прежде солнечного заката, и тогда все приезжают водою. Пристань
у самого водопровода, белые арки которого издалека рисуются на темной зелени, а из саду сквозь них видно море, что с обеих сторон прекрасно. Сад не широк, но длинен и хорошо разросся, как, по крайней мере, показалось нам при свете двух больших фонарей, с которыми мы
в нем поздно гуляли.
Адмирал Авинов сам проводил нас в город в своей гичке.
Ночь была чудесная; звезды, как крупные алмазы блестевшие на небе,
не отражались в зеркальном море, но берег его, как темная рама,
отделял его от неба. Дружные удары весел взбрасывали около нас густую, серебряную пену и мы покойно и быстро подвигались вперед между стоявшим плотом и по горевшим на судах огням адмирал тотчас мог знать, где что происходит. – Не могу вообразить, чтобы в Греции или Италии были ночи прелестнее этой ночи Севастопольской. Я наслаждалась
ею, как наслаждалась вчера обворожительным местоположением Георгиевского монастыря! Я дивилась величию Божию, от всей души благословляла Всемогущего Творца за такие сладостные минуты!
Мы вышли на берег у Екатерининской пристани, широкой и величественной, хотя и невысокой. Ее очень украсят приготовляемые
на нее колонны. Против нее, так называемый дворец, небольшой и вовсе не роскошный домик, в котором останавливалась Екатерина II, и откуда она впервые увидела созданный здесь князем Потемкиным флот, при самом начале его обещавший, что судьба Турции впредь будет зависеть от воли Российских Государей.

Июля 19.

Мы располагались сегодня выехать, но любезные хозяева наши пригласили нас пробыть еще один день, чтобы посмотреть, как пойдет
в море флот, чего мне еще не случалось видеть, и едва ли когда-нибудь увижу, и мы, пользуясь временем, взглянули на вновь построенное, огромное укрепление Николаевское, в двести пятьдесят сажен длиною,
с морской стороны унизанное пушками. Укрепления Александровское
и Константиновское не так обширны, но со многими другими обещают, сколько можно полагаться на труд человеческий, всегдашнюю безопасность Севастополю и всей южной России.
По святому обычаю Русскому, в Николаевском укреплении устроен огромный красного дерева киот, в сажен шириною, и в нем стоит образ святой Троицы в раззолоченном, прекраснейшей работы окладе, сооруженный в 1835 году инженерного корпуса военно-рабочими
№ 14 роты. – Мне казалось, что над ним носится благословение Божие –
и я глубоко тронута была усердием людей этих, которые, не от избытка своего, но из трудовых своих копеек, по горячей своей вере, стремились украсить святое изображение Того, чья десница охраняет Царей и Царства.
Против Николаевского укрепления, на горе, памятник храброму Казарскому. К сожалению, прекрасная мысль неудачно исполнена;
можно похвалить только вокруг решетку и надпись:

Казарскому.
Потомству в пример.

Тут и новый булевар с красивою Китайскою беседкою, откуда во все стороны прелестные виды. Севастополь расположен очень живописно,
по скатам гор, над морем: мы любовались из разных мест, но нам сказали, что мы не видали его во всей его красе, потому что к несчастью недавно сгорела стоявшая на высшей точке общественная библиотека, откуда весь город с его окрестностями представлялся как дивная, живая панорама.
Мы слушали всенощную в церкви Петра и Павла. Она недавно построена по плану Тезеева храма в Афинах, рисунки которого все видали. Прекрасное и обширное здание; но только близко виден над фронтоном золотой крест, и можно рассмотреть, что стоящие у входа белые мраморные статуи изображают святых Апостолов. Архитектура Византийская несравненно величественнее для храмов Божиих, совершенно отличая их от жилищ человеческих.
В Севастополе недешево жить; нынче, летом, коровье масло шестнадцать рублей пуд, а сено восемьдесят копеек. Но здесь можно приятно проводить время, и нельзя сомневаться, что моряки очень
между собою согласны, увидя в доме дворянского собрания несколько комнат, назначенных для приезжающих на службу офицеров, пока не приищут они квартиру. Истинно братское попечение! – Зала собрания здесь необыкновенная; с двух сторон в ней по восьми окон, но только вверху, потому что она среди строенья и одна в два этажа. Это прекрасно; на балах не должно бояться простуды и легче осветить. – Тут разводят
и маленький сад. Сады тем здесь приятнее, что около города почти вовсе нет зелени. При доме командира порта сад в несколько уступов, как
в Бакчисарае, обсажен виноградом и плодовитыми деревьями. – Всего лучше разросся здесь старый бульвар. На краю его, из обнесенной перилами, открытой беседки видны город, море, и долина с небольшими домиками и садами у подошвы бесплодных гор. Я тут вечером долго сидела, и слушая музыку вспоминала родного брата моего Павла Петровича, воспитанного в морском корпусе, где он в 1805 году был первым кадетом, и Апреля шестого, прослужив одну компанию, произведен был в мичмана. – Удостоив меня в Смольном Своим милостивым вниманием, Августейшая моя благодетельница, Императрица Мария Феодоровна, изволила сказать мне, что Она не может ничего пожелать мне лучшего, как быть достойною сестрою моего брата.
При необыкновенном уме, он был очень добр и чувствителен, и одаренный прекрасною наружностью, глубоко был предан престолу и отечеству.
– Ранняя кончина его сразила наших родителей, уничтожив самые верные надежды их, и я в продолжение многие лет не могла вспоминать о нем
без душевного волнения. – Теперь, устарев, страшусь жалеть, что
милый мой брат в цветущей юности призван был насладиться вечными радостями. – В Севастополе, и прежде в Николаева не однажды воображала я, что он бы мог жить здесь, и оба эти города, где я принята была с истинным Русским радушием, оставили мне особенное, как будто родственное воспоминание.

Июля 20.

Мы приехали немного поздно смотреть отправление флота.
Корабли уже уходили один за другим, с распущенными кругом парусами,
и удаляясь каждый из них совершенно изменялся, иной можно было почесть старинною церковью со множеством глав, другой походил на купу раин. – Прекрасно и величественно рисовались они на голубом небе, то белели на солнце как мраморный обелиск, то представлялись в тени,
как древняя развалина. – Дивное создание ума и рук человеческих!
Сами люди, как бы ни искусно плавали они, только несколько часов могут держаться на воде, а сооруженное ими огромное судно с сотнями людей,
с десятками пушек, с тысячами ядер, безопасно обтекает весь известный мир.


БАЛАКЛАВА, БАЙДАРЫ, АЛУПКА, МИСХОР, ГАСПРА


Июля 20.

От Севастополя до Балаклавы двенадцать верст; дорога идет по холмам, которые, постепенно возвышаясь, становятся настоящими горами. У подошвы их рассеяны хутора и виноградники, и из-за голых, каменистых вершин, различно расцвеченных солнечными лучами, как призраки мелькают горы южного берега, то грозно выставляясь, то совершенно исчезая, то как будто ласково маня к себе путешественника.
Не встретив ни одного живого существа, мы вдруг, подъезжая к Балаклаве, увидели множество людей, в праздничных нарядах, поднимавшихся на высокую гору. После узнали мы, что они шли к обедне, и я очень пожалела, что не пошла с ними помолиться святому пророку Илие, особенно почитаемому на моей родине, и вместе с тем посмотрела бы я вблизи этих Греков, отцы которых, поселившись в России, передали детям своим верность свою и преданность новому отечеству. – Во время войны с Турками, когда флот наш, под начальством графа Алексея Григорьевича Орлова, находился в Архипелаге, Греки участвовали
почти во всех сражениях, и вообще оказали много услуг Русским,
за что по отбытии войск наших грозило им жестокое мщение. Прежде,
не однажды, писав об этом храброму Греческому капитану Мавримихали, граф Орлов Чесменский, перед отъездом своим, торжественно объявил, что Императрица Екатерина желающих поселиться в России Грекам обещает все нужные пособия и многие выгоды. Это было подтверждено указом Императрицы на имя графа, данным в Москве 1775 года Марта 28, и несколько семейств тотчас этим воспользовались. Но, не успев еще устроиться в присоединенных пред тем к России городах Керчи и
Ениколе, Греки, под именем Албанского войска, с величайшим усердием
и мужеством содействовали покорению Крыма, и испытанная верность
их заставила князя Потемкина поручить им охранение берегов, от Севастополя до Феодосии, на расстоянии трех сот верст, для чего и переместили их в Балаклаву, где им отвели земли и назначили от казны содержание. – С тех пор, неусыпно охраняя Тавриду, особенно важную услугу оказали Греки в 1812 году, когда, во время нашествия Французов, Крымские Татары, забыв благодеяния Русских Государей, по вражде
к Христианам вздумали отложиться от России. Изумив их внезапным нападением, бывший тогда начальником Балаклавского батальона Феодосий Револиоти с храбрыми своими сподвижниками рассеял собиравшихся мятежников, и уничтожил злые умыслы [8].
Справедливым за это воздаянием были разные милости в Бозе почивающего Императора Александра Павловича, которые он еще усугубил в двукратную бытность свою в Крыму. – Благополучно царствующий Государь также облагодетельствовал Балаклавцев
во время Его пребывания на южном берегу с Государыней Императрицей. Теперь собственно в Балаклаве жителей мужского пола слишком триста,
а со всеми принадлежащими к батальону деревнями около девяти сот,
и ими пополняются две роты, с 1842 года находящиеся на службе
в крепости Новороссийске, на восточном берегу Черного моря.
Капитан Аркас проводил нас и в Балаклаву, где мы, познакомившись с командиром батальона М.А. Манто и его семейством, оставили
у них карету, и взяв толстые палки, отправились посмотреть развалины крепости, которая, по уверению историков, первоначально была основана и названа Полакион Полаком, сыном Тавро-Скифского Царя Скилура [9], того самого, о котором рассказывают, что он, перед смертью, предлагал сыновьям своим переломить пук связанных стрел, чего не мог ни один сделать, но потом, когда развязали стрелы, они тотчас по одиночке переломали их, и это было им советом жить в тесном между собою союзе, что одно могло упрочить их спокойствие.
Приезжающие сюда путешественники не всегда решаются взойти на самый верх горы, и конечно бы я на это не решилась, если бы могла вообразить, что как ни трудно подниматься на крутую гору по мелкому камню, который скользит и катится под ногами, но еще несравненно труднее спускаться вниз. Проходя мимо, мы остановились посмотреть, издревле знаменитую бухту, около которой так чудно изгибаются горы, что она совершенно похожа на Французскую букву Z, и увидя ее подъезжая
к Балаклаве, думаешь, что тут озерко, но она так глубока, что в ней стоят большие корабли, спасаясь от бурь. – Поднявшись несколько, мы пошли ущельем и опять стали подниматься. Шедший впереди Греческий солдат, которого Монтандон и многие зовут Арнаутами, как в начале злобясь
на них их прозвали Татары, вслух рассуждал сам с собою, довольно
чисто по-русски, что он не постигает, как женщины лезут туда, где редко
и мужчины отваживаются ходить. Но мы от него не отставали. Скоро бухта и ближайшие к ней башни скрылись из глаз у нас, и только видны были,
на самой высоте, часть крепости и кругом бесплодные горы. Пустынный вид этот наводил грусть, и показавшийся маленький виноградник Балаклавского унтер-офицера, был приятным развлечением. Наконец, достигнув вершины, мы были вполне награждены за трудный путь; море широко развернулось перед нами, и вовсе некрасивый внизу городок явился над бухтою, как прекрасная, обширная картина, с отдаленною Греческою деревнею Кадикой, и близкими к нам скалами, пересекавшими одна другую.
Весело мне было, что у меня достало сил взойти на такую крутизну,
о чем за два месяца я не могла бы, и подумать, но нужно было отдохнуть. Я села на камне, и прислонясь к древней стене тотчас записала все, что видела. Шедшее вдали судно боролось с ветром, но у нас было тихо, и
мы с полным удовольствием осмотрели хорошо сохранившуюся, высокую круглую башню. В ней нет ни дверей, ни лестницы, только в три ряда окна, вверху одно, пониже два, и, наконец, внизу три, но и последние довольно высоки. В одно из них влез Татарин, упираясь ногами в небольшие расселины стен, и, нагнувшись оттуда, подал мне руку, мне помогли
снизу, и я сама очутилась в древней башне, посреди которой цитерна. Вероятно, в ней накоплялась вода чрез подземные трубы из какого-нибудь на горе ключа. Жаль, что я не расспросила об этом нашего доброго, всезнающего спутника, но когда видишь такое множество новых, любопытных предметов, и глаза и мысли разбегаются. В башне этой
еще целы четыре балки вверху, и две внизу, по которым, как и по окнам, нельзя сомневаться, что она была в три этажа. Потолок сводом из тесаных камней, точно склеенных между собою. – Мы пришли сюда в ворота,
а потом пошли между полуобрушившимися стенами. Одна из них, простираясь до самого края утеса, висит на несколько сажен далее,
без всякой поддержки. Вероятно, тут обрушилась под нею гора; тем более должно дивиться искусству строителей, к сожалению теперь забытому. Едва ли и в Англии и во Франции новые постройки выдержат такое испытание.
Поднявшийся вдруг ветер не позволил нам обойти всю крепость, только издали видели мы древнюю церковь Генуэзскую и четырех угольную башню, в которой Крымский Хан Сайдет-Гирей держал в заключении родного брата своего Саип-Гирея, бывшего Царем Казанским, и который потом царствовал в Крыму. – В это время, в начале XVI века, Турецкие султаны назначали уже Ханов и почти ни один из них не владел спокойно; герой Бакчисарайского фонтана, роскошный Керим-Гирей четыре года провел в изгнании, и многие, несколько раз быв сосланы, возвращались царствовать. Это как будто сделалось игрою для Султанов и для Татар, в которой не столько успевали люди даровитые, как смельчаки и проныры.
Ветер так усилился, что невозможно было воротиться прежнею дорогою, от которой мы были слишком далеко, и, послав за лодкою, мы пошли к тому месту, где могла она пристать. Не могу вспомнить об этом без ужаса; над нами, под нами, торчали камни; должно было лепиться около них, по их закраинам, где не всегда могла поместиться нога,
и если бы камень оторвался, если бы закружилась голова, мы бы упали
в открытые перед нами страшные пропасти. – Сердце мое леденело,
но я не дрожала; я понимала, что от малейшего содрогания могу потерять равновесие, и напрягая все силы души моей подвигалась вперед за капитаном Аркасом, который держал меня за руку, оберегая с величайшим вниманием. Он уверял, что мы сойдем вниз благополучно, но вой ветра, заглушая голос его, умножал мое уныние; я готова была остановиться
и закрыв глаза отдаться на произвол судьбы; - вдруг почувствовала я,
что кто-то схватил меня за другую руку, и оглянувшись увидела знакомого Татарина, на которого опершись я несколько ободрилась, хотя и сам он казался встревожен.
Когда мы сели в лодку, я не могла промолвить ни слова, но я уже не боялась, меня не страшил сильный ветер, он не грозил прежними муками. – Пристав к берегу, мы прямо пошли в каменную церковь чудотворца Николая. – Я не могла ничего рассмотреть в ней, не слыхала приветствия Греческого священника, даже не могла молиться, как будто забыла все молитвы. Я только чувствовала, что спасена от страшной смерти, что
из-за меня не погибнут мои товарищи; я помнила только, что я в святом храме, где возсылаются молитвы Богу Христианскому, Богу милосердия
и любви, который прежде нас самих знает, о чем хотим просить Его, что чувствуем и мыслим.
Мы все приятно отдохнули в доме М.А. Манто, куда проводил нас и священник. – За обедом ели мы какую-то зелень с ранжевыми семенами, похожую на самую нежную капусту, и вкусных морских ершей: сами они невелики, но с пребольшими головами. В Балаклавской бухте много рыбы, которую загоняют в нее дельфины. – После обеда, услужливый хозяин позвал унтер-офицера Греческого батальона в полном вооружении, которое они должны иметь собственное. За плечами у него был в сумке Турецкий пистолет, доставшийся от прадеда вместе с саблею, украшенною серебряною чеканкою, и он держал Албанское ружье, длиннее Русских, и не одинаковое с солдатскими.
Поговорив с юношею, по лицу которого тотчас можно было угадать благородное его происхождение, мы пошли, со всеми добрыми нашими знакомыми, гулять по городу. Улицы в нем очень узкие, не разъехаться двум каретам, и здесь, как в Бакчисарае, работают и пекут в открытых лавках. – Когда Крым присоединен был к России, здешние Татары разошлись, только остались их обычаи. Опустелые дома их отданы были Грекам. Мы заходили к двум отставным солдатам. Их живет четверо
в маленьком дворике; у каждого особое крыльцо, около которого, по связанным веревками кольям, вьется виноград со множеством плода, теперь еще зеленого; прелестное убежище от жару, какого в наших краях не может иметь ни один богач. В верхних горницах нет потолка; прямо кровля, как и стены, хорошо выбеленная; вообще все очень чисто, хотя пол и земляной. Лучшее убранство образа, пред которыми горят лампады: Греки очень набожны, и это облагораживает все их движения. – Жаль,
что женщины оставляют прекрасный наряд свой; мы видели только одну благородную Гречанку, одетую по-своему, что несравненно красивее мимолетных Французских мод. Простые женщины и девушки одеты
здесь как наши горничные, только у первых на головах платки и по ним обвиваются косы.

Июля 21.

От Балаклавы до Байдар двадцать две версты. Дорога гористая;
с начала показывается мелкий, потом и строевой лес. На горе, откуда
с хорошими глазами можно видеть Севастопольские маяки, окруженная тополями маленькая часовня Иоанна Предтечи с колодцем. Прошлого года убили в ней сторожа и с тех пор она заперта. – Преступники легко могут скрываться здесь в горах, по большей части покрытых лесом.
В полуверсте от дороги отделывают дачу министра внутренних дел, Льва Алексеевича Перовского. Я всходила на самый верх башни, откуда видны Байдары, но уже смеркалось и ничего нельзя было рассмотреть между густыми, гористыми лесами. Здесь растут разного рода дуб, ясень, бук, липа, грабина, но Крымский лес вообще не так прям, как у нас и очень коробится, хотя его долго сушат. Его более употребляют для кораблей
и на столярную работу: строят по большей части из Русского леса.
Кто не слыхал о Байдарской долине, прославленной путешественниками едва ли не более издревле знаменитой долины Темпейской. Последней я не видала и конечно никогда не увижу, но признаюсь, что, окруженная горами, долина Байдарская не сделала
на меня особенного впечатления. Это произошло, может быть, и оттого, что я слишком много ожидала, или оттого, что очень устала в Балаклаве. Но я хорошо отдохнула в Байдарах, где мы нашли за умеренную цену покойный ночлег у старого Грека.
Выехав рано утром, мы долго видели долину с ее пашнями и садами, по извилистой дороге, поднимаясь в горы, кругом выступающие с их обнаженными вершинами.
С особенным удовольствием познакомилась я в Севастополе
с бывшим Таврическим губернатором, нынешним губернаторским предводителем А.И. Казначеевым, и он дал мне записку о всем, что мы увидим по дороге, до возврата в Симферополь. Прочитав в ней, что за несколько верст от Байдар строятся ворота в рай, то есть на южный берег, я обрадовалась, увидя приготовляемые для этого камни Русскими работниками, и чтобы лучше насладиться ожидаемою восхитительною картиною земного рая, мы вышли из кареты. Нас тотчас окружили Русские мужички, благодаря Бога, что видят приезжих из России, и могут об ней поговорить. Высокая плата привлекает их в Крым, но они скучают
по России, где все им кажется гораздо лучше, люди умнее и добрее,
пища вкуснее и питательнее, воздух здоровее. – Они проводили нас
с полверсты и расстались с нами как с родными. – Никогда не забуду
я этой встречи. Это были не грубые, закоснелые дикари, безотчетно вздыхающие о скучной, суровой родине, это были люди исполненные высоких, пламенных чувств. Для пользы семейств своих покинули они родной край, но никакие выгоды не могли им заменить его. Приходя сюда обыкновенно на три года, они нетерпеливо ждут возращения домой, где
не выгорает от солнца трава, где нет страшных, бесплодных гор, где говорят одним с ними языком, где особенно все молятся одному Богу,
где так красивы воздвигнутые Ему храмы. – Велик народ наш! Малейшее участие, ласковое слово глубоко его трогают. Он готов всюду идти за тем, кто подобно ему благоговеет к вере Православной, кто истинно предан Царю и отечеству. И как мало ему нужно, чтобы удовлетворить нужды его. С таким народом нетрудно покорить мир и утвердить в нем счастие!
Почтовая дорога по южному берегу идет на половине горного хребта, называемого Яйлою, который опоясывает море. Когда увидела я эти горы, как неприступные, огромные, каменные стены, возвышавшиеся с левой стороны, а с правой безбрежное море, и между ним и дорогою громады скал, на краю которых, ничем еще не огражденном, помчалась четверо местная наша карета по твердому, гладкому шоссе, у меня захватило дух. Я долго молчала. – Разве потому только, сказала я, наконец, моей спутнице, также изумленной и испуганной, как я сама, можно назвать берег этот раем, что здесь трудно и опасно ехать, как трудно достигать царствия небесного среди искушений мирских!
Я совсем не того ожидала. От раскинутых по морскому берегу прелестных, как все уверяют, дач, видны с дороги только кровли; виноградники при них кажутся капустниками, сады мелким кустарником, сгоревшие всюду травы рыжим песком. И вдобавок к этой грустной картине, недалеко от ворот, против Фороса, имения Нарышкина, навалены по дороге огромные камни, прошлого года оторвавшиеся от гор, промытых дождями, с ужасным стремлением льющимися с крутых их вершин.
Мы медленно подвигались вперед. За несколько дней на
Байдарской долине, на совершенно ровном месте, уронили карету Николая Михайловича Лонгинова, и сам он тяжело ушибся: боясь этого, мы на каждом крутом повороте или спуске шли пешком. Это было гораздо легче, нежели воображать, что малейшая неосторожность ямщика может опрокинуть нас между торчавшими острыми скалами, от которых отделяло нас самое малое расстояние, совершенно исчезавшее, когда сидели
мы в карете. – Несколько минут стояла я среди чудных, поразительных картин у деревянного креста, где в 1834 году оторвавшаяся скала увлекла с собою четырех солдат, работавших на дороге; истерзанные тела их тут и погребены. – Объезжая свою епархию, Таврический архиепископ Гавриил отслужил здесь литию. Можно вообразить, как было величественно моление святителя над бездною морскою, под навесом исполинских гор! Картина, достойная красноречивого пера и знаменитой кисти! С тех пор дорога отнесена далее налево, и для большей безопасности в одном месте пробивают ее в скале. Мы видели, как в нее вколачивали длинные железные палки, и, вынув их, насыпали туда пороху, после чего, когда,
вслед за нами, вышли работники, один из них осторожно зажег порох,
и чрез минуту от распавшихся камней точно раздались выстрелы, и из пробитого сводом отверстия пошел густой дым.
Проехав мимо Мердвена огромной, каменной лестницы между
двумя скалами, по которой можно взбираться пешком и верхом на Яйлу, но куда не допустил нас слишком осторожный проводник наш, увидели мы на полугоре к морю небольшую дачу. Нам сказали, что она принадлежит генеральше Бюрно, и я, умирая от жажды, послала попросить воды. Пригласив нас к себе, приветливая хозяйка подчивала нас шелковицею, сливами и простоквашей. Муж ее на Кавказе, и она живет одна
с маленькой дочерью. По просьбе моей, показала она мне сад свой
и огород; все в них поблекло и завяло от жару, и нельзя пособить этому: выработав рубль, ленивые Татары ни за какие деньги не примутся за работу, пока опять нечего будет есть. Впрочем, эта сторона южного берега считается еще почти дикою, и мы очень довольны, что все лучшее у нас впереди.

1. Histoire du royaume de la Chersonese Tauridue. Livre V. –
2. История Карамзина. Том 1, примечание 452.
3. Siestrzencevicz. Jntroduction.
4. Siestrzencevicz. – Livre I.
5. Siestrzencevicz. Livre IV. Thounmann, description de la Crimee.
6. Сборник Кеппена.
7. Карамзин. Том I. Примечание 457.
8. Записки Одесского общества истории и древностей.
9. История Генуэзских поселений в Крыму. – Бларамберг и пр.