<<VDV>> писал(а):
Центральный это 5 бастион.
Интересно, было ли прозвище у шестого бастиона?
1- морской,
2- честной,
3 - большой редан,
4 - мачтовый,
5 - центральный(как выяснилось),
6 - ?
7 - у моря(получается морской, но в другой озвучке)
Письма Ш. Боше из Крыма
Д.В. Орехов, Таврический национальный университет им. В.И.Вернадского
Перевод с французского языка, подготовка текста и вступительная статья Д.В. Орехова.
Шарль-Филипп Боше (27.11.1816—14.04.1908) — французский офицер и писатель. В 1838 г. вышел из военной школы Сен-Сира в пехоту; принадлежал к штабу генерала Эймара, командующего Лионской армией, затем отправился на кампанию в Алжир адъютантом Ля Морисьера. Принимал участие в экспедициях на Шершель, Музайа, Медеа и, возвратившись в Мец, принадлежал к штабу генерала Ашара. Вернувшись в Алжир с 5-м батальоном стрелков, участвовал в осаде Заатча (1849), отличился на взятии Нара (1850) и по возвращении готовился стать адъютантом Наполеона III. Его назначение было уже подписано, когда появился декрет о конфискации имущества Орлеанской семьи. Боше посчитал своим долгом отказаться от сделанного ему предложения. Был капитаном в течение двух лет, награжден в 1853 г.; принимал участие в Крымской войне при штабе генерала Канробера, затем Боске.
Эти письма, точно отразившие тревоги, надежды, страсти французов, писались под впечатлением самых волнующих и трагических событий без всякой мысли предложить их однажды публике. Если они часто представляют характер желчной критики и едкости против наших союзников в этой войне, особенно против англичан, следует в этом видеть только естественный результат наших страданий, разочарований и иногда неудач. С нашей победой, обеспеченной взятием Севастополя, отношения между двумя армиями восстановили характер совершенной сердечности. Чувства, выраженные в этой интимной корреспонденции, могли бы быть приглушены: мои письма, пересмотренные и исправленные таким образом, могли бы утратить те черты импровизации и правдивости, которые я сохранил.
И последнее: эти письма, которые были отданы мне после моего возвращения из Крыма, были написаны лишь для малого кружка близких и родственников. Я их адресовал прямо барону Сейеру, столь отличающемуся возвышенностью ума и чувствами истинно французскими, чтобы он получал далекие откровения друга.
Наша армия находится сегодня на неприступной позиции. У нас восемьдесят тысяч человек, чтобы противостоять русским. Часть города Севастополя может быть взята; но чтобы окружить и захватить север, нужно бы еще шестьдесят тысяч человек. Трудность — в содержании столь многочисленных армий. Для ста пятидесяти тысяч человек в Крыму нужно триста других в резерве, и в то же время мы ничего не можем делать в Европе. Вот как распределен наш личный состав в течение нескольких месяцев с начала войны: треть — умирает; треть — возвращается во Францию по ранению или болезни; последняя треть остается. В конце года армия, состоявшая из ста тысяч человек, запросила вдвое больше. Никогда экспедиция не будет стоить такой крови и таких денег. Если бы еще результаты могли оправдать подобные жертвы!
Дух армии отменный. Это будет гордостью генерала Канробера — сохранить его таким в течение тяжелых испытаний зимы. С такими заместителями, как Пелисье, Боске, он может сегодня предпринять все. Солдаты, изнуренные вынужденным бездействием, просят только сражения. Мы бы продвинулись больше, если бы англичане были готовы; но, пребывая в унынии, апатии и далекие от того, чтобы нам содействовать, они парализуют наши усилия. Мы даже не можем получить от них никакой информации о ресурсах, которыми они располагают. Это большое неудобство, когда у союзников два разных командующих. Командующий французской армией на самом деле имеет некоторый перевес в решениях, который ему дают численное превосходство его войск, опыт военных дел и особенно доверие, которое он сумел внушить лорду Раглану; но это не компенсирует недостатка единства. Тем не менее уметь поддерживать совершенную гармонию между двумя командованиями, несмотря на расхождение во мнениях, будет считаться одним из великих успехов нашего главнокомандующего.
Штаб Канробера очень хорошо организован. У нас есть генерал Трошю, самый молодой в своем звании в нашей армии — живой и блестящий ум, неутомимый работник, делающий в одиночку больше работы, чем все другие офицеры штаб-квартиры, бывший адъютант знаменитого маршала Бужо, признательность которого он любит вспоминать в дружеских беседах; подполковники де Корнели и Вобер де Женли, благовоспитанные люди приятнейшего обхождения. Герцог де Дино, добившийся разрешения служить в этой кампании, и г-н де Молен, известный своими сочинениями в «Revue de Deux-Mondes», также принадлежат к штабу. Общие воспоминания о Париже, преданность, особенно посвященная главнокомандующему, объединили нас. Именно в палатке герцога мы собираемся почти каждый день, особенно к приезду курьера из Франции. Здесь мы делимся нашими новостями. Наиболее интересны те, которые передает своему сыну герцогиня де Саган о политике кабинетов Европы; те, что я получаю со своей стороны, пополняют наши сведения, они приносят ободрения и пожелания, часто полезные командованию.
Представители Англии в нашем штабе: генерал Роуз, министр в Константинополе в то время, когда дипломатические происшествия привели нас к войне, типичный английский офицер — характер стойкий, честный, энергичный, не отчаивающийся ничем, внушающий доверие всем окружающим и говорящий «да» на все то, что говорится, но очень хорошо знающий то, что думается (предприимчивый, решительный, если бы он был командующим английской армией, мы бы понимали друг друга во всех отношениях); майор Фоллей, капитан Кларемон, очень симпатичные французам, особенно капитан Кларемон, который говорит, что удивительно, на нашем языке и оказывает очень большие услуги.
Принимают пищу они вместе, в большой палатке арабского командира, она — славный сувенир наших африканских войн, который оставил маршал Сент-Арно своему наследнику. Почти всегда здесь присутствуют приглашенные в штаб-квартиру по заданию или по служебным делам. Вчера мы обедали с полковником Паёлем — главой штаба кавалерии, веселость разума и любезность которого контрастируют с угрюмой и очень скучающей внешностью.
Стол скромен, я мог бы сказать, отвратителен. Генерал Канробер, сама скромность и простота, проведя всю свою жизнь в Африке, не смог бы ничего понять в тонкостях кухни. Далее мы наслаждаемся нашей беседой, более привлекательной и оживленной.
С херсонесского плато наша штаб-квартира имеет достаточно плачевный вид. Находящаяся на почве без растительности, которую втаптывают в топкую и вязкую грязь, она состоит из нескольких палаток и дощатых бараков, наполовину разрушенных дождями и зимними снегами. Видны выходящие из этих диких жилищ офицеры в мундирах, украшенных золотыми галунами и вышивками, что является единственным контрастом. Главнокомандующий не выбрал себе более достойного жилища для своего высокого положения. Строгий к самому себе, будто не главнокомандующий, он спит и работает в обыкновенной солдатской палатке.
Позапрошлой ночью у нас была вылазка русских, очень смелая и прекрасно скомбинированная, против наших оборонительных сооружений справа, со стороны Зеленого холма. Это, конечно, самая сильная атака, которой мы только подвергались с самого Инкермана. Их было от семи до восьми тысяч под командованием Хрулева. Наши караульные войска не особенно их ожидали оттуда. Траншеи, внезапно занятые этими неустрашимыми нападающими, были театром наиболее кровопролитной рукопашной схватки. Наше энергичное сопротивление отбило охоту к бою у противника, который отступил с очень большими потерями.
Сегодня было перемирие на несколько часов, чтобы похоронить мертвых. Насчитывалось, по меньшей мере, шестьсот трупов на земле. Офицеры и унтер-офицеры войск, участвовавших в бою с обеих сторон, с людьми в наряде идут опознавать трупы и приказывают относить своих. Это грустное зрелище. Эти жертвы войны большей частью страшно изуродованы; часто у них почти отсутствует голова, рука или нога. Какие впечатления у тех, кто видел их накануне полными жизни и здоровья!
В течение этой грустной церемонии французские и русские офицеры, которые здесь находились в достаточно большом количестве, наконец, приблизились и обменялись словами вежливости, крепко пожимая друг другу руки. С двух сторон желали конца войны, которая знакомила две армии, довольно-таки симпатичные одна другой.
Вражеский офицер перешел на нашу сторону; но было смягчающее обстоятельство для чести русской армии: это – поляк. Он нам сообщил о скором прибытии подкреплений для осажденных и о приходе сильной гвардейской дивизии.
Мы живем среди груд трупов; на каждом шагу встречаем на земле мертвых лошадей или останки животных. Только что присыпали небольшим количеством земли кучи трупов, нагроможденных вперемешку после инкерманского кровопролитного дня. С этой стороны — страшный очаг инфекции, который может нам принести холеру в жаркую погоду. В Константинополе была заказана известь, чтобы предохраниться, насколько возможно, но уже поздно.
Идут разговоры о приезде императора.
Генералы Канробер и Ньель написали в Париж, чтобы отсоветовать этот проект. Присутствие монарха, который вовсе не путешествует без шума, принесет большое беспокойство и стеснение в наши военные операции. С другой стороны, эта новость встревожила оттоманское правительство и английского посла больше, чем кого-либо. Наша манера действовать и управлять в Константинополе заставляет о многом задуматься. Здесь возможно размещаться более мастерски, чем мы это делаем, захватывая все важные кварталы города, пристани, порт, улицы, базары, гостиницы и т. д. Повсюду видны только французы, которые ведут себя здесь так же, как дома. Я должен сказать, что если у нас нет Севастополя, то у нас есть Константинополь, и это уже что-то.
Г-н Ньель, у которого ответственная миссия, остается окончательно в Крыму. Его роль, достаточно серьезная, хотя совершенно неопределенная, состоит в том, чтобы следить за всем весьма тщательно и отчитываться прямо перед французским правительством. Главнокомандующий, который выше всех чувств соперничества и зависти, полон предусмотрительности и вежливости, хорошо принимает адъютанта императора, проявляет самое великодушное гостеприимство, сажает за свой стол всегда по правую руку. Этот гость, впрочем, очень благовоспитанный, легко посчитал бы себя выше того, кто его принимает; говорит он с уверенностью. Это дух абсолютный, холодный, суровый, но, я думаю, превосходный. Он выражается легко, ясно, но без оригинальности и шарма. После маршала Вайана он считается первым офицером наших инженерных войск В остальном он приятен мне; он спросил с интересом о новостях моих и г-на с г-жой Делессеров, умоляя меня напомнить им о нем, что я и делаю здесь, присоединяя к сему мои самые нежные приветствия.
Южная часть города Севастополя — объект наших атак — делится на две очень непохожие части, разделенные военным портом, протянувшимся между ними. Левая, по отношению к нам, включает: Мачтовый бастион, бастион Центральный с зубчатой стеной, возвышающейся над грозными батареями и укреплениями, и тянущиеся от берега укрепления Карантинного форта. Правая, имеющая свои военные сооружения, казармы, арсеналы и доки, защищена знаменитой Малаховой башней — глиняным укреплением в форме башни, связанным с главной системой обороны, передовым постом которой является Зеленый холм.
К несчастью, для успеха наших операций англичане, менее многочисленные и менее опытные, нежели мы, в искусстве осад, вначале наступали со своей стороны на правый фланг перед Малаховой башней. Начиная с первых дней, мы обязаны были им помогать, а теперь мы их почти полностью заменяем. Не будь этого обстоятельства, наибольшая работа была бы почти закончена.
Наши работы с левой стороны сильно продвинулись. Я считаю, что здесь мы сильны и могли бы успешно начать огонь. Теперь будем ли мы штурмовать частично или подождем, когда приблизятся наши атакующие линии справа для главного и решающего дела, — этого я сказать не могу. Так или иначе, не стоит мечтать, что мы станем хозяевами Севастополя очень скоро. Пока не может быть и речи о взятии северных фортов, находящихся на другом берегу бухты.
Защитные сооружения крепости или укрепленных лагерей, что мы атаковали, прекрасны; более того, они минированы: атаковать их нам также будет стоить дорого. Осажденные работают для своей обороны без остановки. Офицер инженерных войск Тотлебен, который ими управляет замечательным образом, человек незаурядный. Он олицетворяет оборону, он ее душа и вдохновение. Он работает против нас, а в нашем лагере говорят только о нем. Какой престиж должен он иметь среди тех, для кого он является наиболее солидной опорой!
Русские значительно превосходят нас. Мы слишком пренебрегали их силами. Мы, наверное, надеялись увидеть, как стены Севастополя падут, подобно стенам Жерико, под грохот наших фанфар. Город, снабженный восемьюстами стволами орудий, громоздящимися друг на друге, с пятьюдесятью тысячами неустрашимыми защитниками под храбрым командованием, невозможно взять так легко. Не нужно удивляться в Париже, самом умном городе, ни вынужденным задержкам осады, ни осторожности того, кто ею руководит.
У нашей армии есть настроение, терпение, безропотность, которые выше всякого восхищения. Особенно великолепны солдаты, которые ничего не выигрывают, но теряют жизнь. В армиях обязательно присутствует сверхъестественная сила, проявляющаяся душами и заставляющая принять без жалоб и страха испытания и опасности: это — воинская честь, которая рождается в военной жизни, как универсальные моральные принципы рождаются в становлении и существовании общества.
Главнокомандующий сумел укрепить эти военные достоинства примерами, которые он сам преподносит своим командованием. Каждый день он осматривает окопы, где он сближается с солдатом, обнаруживает к нему истинный интерес, поднимает его настроение, поощряет его. Уже его присутствие среди работ в наиболее опасных местах обладает величайшим эффектом. К концу дня он не забывает отправиться в госпитали, чтобы навестить раненых, ободрить их, пообещать им вознаграждения, и с помощью тысяч внимательных забот помогает им переносить страдания. Эти человеческие чувства небесполезны для того, кто их внушает: популярность, которой он пользуется здесь и которая будет его сопровождать повсюду, преумножается и облегчает ему повседневные обязанности. А сколько обязанностей в управлении стотысячной армией перед лицом неприятеля! Нет общественной ответственности, которая требует столько же разума, деятельности, самоотверженности.
В качестве развлечения у нас есть ночной ужин. Остается достаточно времени посидеть за столом… Вечера длинные, и невозможно их лучше проводить, чем в беседах о дневных происшествиях. Генерал Канробер умеет нас очаровать разнообразием своих рассказов; его речь живая, легкая, его память замечательна. Он подробно знает историю наших африканских войн со взятия Константина до осады Заатха. Часто темой его бесед является достопочтенный маршал Бужо. Его бывший адъютант Трошю присоединяет к этим рассказам то, что знает сам об этой военной жизни, столь популярной в нашей армии. Генерал Ньель, более холодный, более церемонный, рассказывает нам об осаде Рима, где он отличился как офицер инженерных войск. Генерал Роуз увлеченно слушает и проявляет самый живой интерес ко всему, о чем говорится.
Позавчера во время пиршества в качестве исключения нам подали кусок великолепной копченой говядины, подаренной королевой Англии, с портвейном. Это внимание нас очень тронуло. Среди приглашенных за нашим столом — бывший полковник иностранного легиона г-н Базен, которого я знал еще в Африке и которого нашел здесь бригадным генералом.
После атаки русских 23 числа сего месяца были лишь незначительные вылазки; однако враг продолжает стрелять днем и ночью невыносимым образом. Он нам калечит и убивает много людей. Только что одно из ядер смертельно поразило одним разом капитана артиллерии с его лейтенантом. Часы, тянущиеся слишком медленно, уничтожают наших несчастных солдат без перерыва и пощады.
После конференции у лорда Раглана, где находились генерал Канробер, адмиралы сэр Едмунд Лион и Бруа, на следующий день после пасхи (в прошлый понедельник) был открыт огонь по Севастополю из шестисот орудийных стволов. Была отвратительная погода, будто Бог пожелал затемнить этот первый день, предвещающий серию боев. Все пушки наших батарей, амбразуры которых были демаскированы ночью, загрохотали одновременно! Застигнутые врасплох русские, как всегда происходит в подобных случаях, плохо ответили на наш огонь: отсюда у нас есть превосходство уверенной стрельбы с самого начала. Мы им разгромили много батарей, теперь замолчавших, частично разрушили зубчатую стену. Мы знаем также, что наши гаубицы причинили много неприятностей в городе, что гарнизон Севастополя, не смея больше выходить на улицы, прячется от опасности в противобомбовых укрытиях. Наконец, из донесений дезертиров мы знаем, что припасы врага начинают исчерпываться. Нам легко об этом судить уже из того, как они экономят свои удары. Их в городе не менее сорока-пятидесяти тысяч человек, и, когда мы сможем подняться на приступ после многодневного артиллерийского огня, о подобном которому никогда не слышали, мы их найдем готовыми самоотверженно отстаивать каждую пядь земли. Это будет самый трудный и трагичный момент осады. Впрочем, главнокомандующим были приняты все меры предосторожности, чтобы действовать наверняка.
С понедельника под прикрытием нашего огня мы продвигаем работы, и этой самой ночью мы смогли построить параллель совсем близко к Центральному бастиону. После этого займемся строительством последней параллели, затем завершением скрытого прохода и, наконец, захватом рва. Тогда мы почти завладеем частью города слева от военного порта, над которой возвышается знаменитый Мачтовый бастион, столь часто упоминаемый в рассказах об осаде.
Атака правой стороны не идет столь хорошо, и, как я вижу, мы будем брать город только по частям. Я считаю, мы в него войдем, но это будет не скоро, тяжело и очень опасно. Не следовало бы думать о результате скором и окончательном. Что касается захвата северных фортов, то есть всей системы обороны по ту сторону бухты, — нужно бы начать кампанией в Крыму, победами, взятием Симферополя и полным окружением этих последних крепостей. Это нас далеко
Англичане изнежены, беспокойны, скучают и, как все скучающие, скучны. Они нам оказывают лишь весьма слабое содействие. Приходится постоянно вести переговоры с лордом Рагланом, чтобы его склонить вникнуть в наши планы. Это подает ему повод для высказывания, характеризующего расположение духа его армии: «Лучший план кампании — это хорошее перемирие».
Каждый день они дожидаются получения через Варну мирных новостей из Вены. Они их жаждут. Порою я имею честь сопровождать генерала Канробера к лорду Раглану; там я вижу одного из адъютантов, его племянника, который является сыном лорда Вестмореланда (Westmoreland), английского посла в Вене. Последние письма, полученные им от отца, имеют тот же смысл.
Из Евпатории по морю прибыла часть турецкой армии. Она бралась помочь нам при попытках штурма, которые должны были совершиться после открытия огня с наших батарей. Сам Омер-Паша, победитель Силистрии и Евпатории, здесь. На этой неделе он неоднократно обедал и ужинал в нашей штаб-квартире, где ему оказывают наилучший прием. Это человек проницательный, хитрый, приятных манер, великой вежливости, превосходного ума. Он немного француз и этим хвастается (родился в Каттаро во времена, когда Иллирия составляла часть французской империи); он весьма правильно говорит по-нашему, как и на всех почти других языках, и очень нам симпатизирует. К сожалению, он является единственным полномочным представителем армии, которая не лишена военных качеств, дисциплинированна, воздержанна, терпелива и преданна, но в которой кадровый состав офицеров составляет совершенный недостаток. Поэтому ее главнокомандующий обязан делать все сам: отсюда система войны всегда чисто оборонительная. Именно руководствуясь этим, генерал Канробер рассчитывает использовать турок; они будут защищать наши линии в то время, как мы будем вести кампанию.
Вчера я проводил главнокомандующего в траншеи наших атак на левом фланге. Он там оставался четыре часа, чтобы все увидеть самому. При входе в параллель, сильно подверженную огню противника, бомба сломала крестец храброму капитану инженерных войск, который умер несколькими мгновениями позже. Далее, в то время как мы обсуждали с Пелисье план ночной атаки на русские засады, снаряд взорвался около нас. К счастью, взрыв лишь разбил приклады двух ружей. По траншеям можно идти по обозначающим их следам крови. Каждый миг уносят мертвых и раненых.
Отсюда мы отправились на батареи, построенные и обслуживаемые флотскими моряками. Ими командует контр-адмирал Риго де Женуйи (Rigault de Genouilly) 1, натура открытая и здравомыслящая; он управляет своими людьми по-отечески, чем и внушает к себе любовь и уважение. Около него командир Потуа, офицер из наиболее выдающихся и смелых, с которым я в тесной дружбе и чье общество я очень ценю. Он вместе с добрым адмиралом — один из любимых завсегдатаев нашей штаб-квартиры. Я отправляюсь так же часто, как это возможно, на пост наших моряков, где царят больше, чем в других местах, порядок, чистоплотность, хорошее настроение и совершенная учтивость всех офицеров. Во время нашего пребывания на этой важной батарее вражеское ядро сносит бруствер, покрывает нас землей и срывает с главнокомандующего шляпу с белыми перьями. Он был на волосок от смерти!
Как всегда, эта прогулка закончилась визитом в госпитали. Какие боль и страдания! Генерал мне говорит: «Вот обратная сторона медали». Да, это обратная сторона, запятнанная кровью и слезами; но, когда время стирает эти пятна, медаль становится лишь более красивой и ценной. При этих визитах командир, любимец солдат, никогда не забывает раздавать им золотые монеты, которые он специально держит в кармане — те, что у него остаются от месячного жалованья и которые, согласно его принципам, ему не принадлежат и должны служить лишь самой великой пользе его высокого предназначения.
Мы продолжили бомбардировать Севастополь и стрелять по его батареям. Для русских, способных легко восстановить свои потери благодаря сообщению с внешним миром, этот ущерб мал по сравнению с тем, что мы рассчитывали им причинить. Никогда мы не совершали осаду в подобных условиях. Жаль, что с самого начала мы не оценили более верно трудности, которые нам пришлось преодолевать. Севастополь — огромный город, укрепленный со всеми усовершенствованиями современного искусства, мужественно защищаемый, имеющий свободные сообщения и невредимый флот с множеством больших кораблей.
Необходимые и едва достаточные работы, которые мы предпринимаем, требуют армию в сто тысяч человек. Наши солдаты отдыхают лишь одну ночь за двое суток; они покидают траншеи только для того, чтобы снова взять кирку и лопату. Нет возможности оторвать от армии какую-то часть для операции в открытом поле, лучше всего продолжать по мере возможности начатые операции. В действительности мы имеем кое-какой прогресс, и в течение восьми дней благодаря превосходству нашего огня и особенно мине, что мы взорвали перед Мачтовым бастионом, мы построили четвертую параллель, которая нас приближает ко рву на расстояние около пятидесяти метров. Мы хорошо защищаемся в этой новой параллели; в третьей строим батарею, более приближенную, для нанесения ударов по Центральному бастиону. Таким образом, мы готовим бреши, которые позволят штурмовать пояс городских укреплений. Будут еще построены спуски рва: здесь их у нас нет. Не скоро нужно ждать окончательного успеха.
Мелкие сражения поднимают ценность наших солдат. Русские беспрерывно строят засады в зоне наших работ, чтобы их остановить и в то же время закрыть подступы к городу. Речь идет о том, чтобы овладеть им приступом. Это сложная и опасная операция, которая может проводиться только ночью. Мы теряем много людей: сердце генерала Канробера обливается кровью, когда он подписывает приказ о подобном сражении. Получить представление о его гуманных чувствах можно из того, как он в последнее время осматривает подразделения, собираемые вечером для ночного боя. Предвидя, каким кровавым будет бой, он произносит для войска слова, наиболее подходящие, чтобы возбудить храбрость, и в завершение говорит, что если кто-то из этих смелых людей чувствует слабость перед опасностью, может спокойно вернуться в свою палатку и он ничего ему не сделает. Генерал сдержал бы слово, но он не мог произнести речи, способной более тронуть его людей и внушить им чувство более возвышенное.
Позавчера утром я участвовал в разведке Омер-Паши по окрестностям Черной. Цель — разведать состояние реки и дорог, ведущих к неприятелю. Невозможность действовать с этой стороны была нам показана наглядно. Черная заболочена, протекает по лесистому и слишком неровному полю. Прежде чем достичь Севастопольской бухты, она проходит по узкой долине; один из берегов ее, окаймленный обрывистыми горами, принадлежит нам, а другой — со столь же значительным препятствием — укреплен и защищается русскими. Они нас могут беспокоить не более, чем мы можем их атаковать. Генерал Канробер очень надеялся, что в связи с открытием огня по Севастополю и этой демонстрацией турецких войск русские спустятся по Мекензиеву плато, а мы, преследуя их, сможем подняться вслед за ними; но они не настолько просты, чтобы принять нашу игру.
Очень грустная церемония состоялась на этих днях: погребение генерала Бизо, одного из наиболее способных офицеров. Как командир инженерных войск он с замечательными умом и преданностью управлял работами осады. Он был смертельно ранен, когда шел с генералом Ньелем на разведку работ во вражеских контрапрошах. Вся армия быстро почувствовала большую потерю. Штабы союзных армий с лордом Рагланом во главе пожелали уплатить справедливую дань сожаления и симпатии этой жертве долга. Церемония была особенно трогательна. Невозможно говорить лучше нашего главнокомандующего — так душевно, сердечно и красноречиво… Он вызвал слезы всех присутствующих. Неправда ли, что это — новое зрелище, способное впечатлить: Омер-Паша, турецкие и египетские офицеры присутствуют на религиозном погребении и окропляют святой водой тело христианина?.. В результате эта война, по меньшей мере, заставит исчезнуть ненависть, предрассудки и, вероятно, вовлечет восточные народы в движение христианской цивилизации.
Новостям, отправляемым мною, не достает интереса, придаваемого действительностью. Англичане, которые всегда быстро применяют современные научные открытия и которым этот дух начинания дает неоспоримое превосходство перед другими народами Европы, установили электрический телеграф из Бухареста в свою штаб-квартиру, погрузив его в Черное море от Варны до монастыря Святого Георгия около Балаклавы.
В течение двух дней они сообщаются при помощи почти мгновенной связи с Веной, Лондоном и Парижем. Этот телеграф был любезно предоставлен в наше распоряжение. Мы начали им пользоваться, он улучшит наше официальное сообщение и уже неплохо загружен. Лорд Раглан вскоре свяжется со своими помощниками посредством маленьких телеграфов и сможет, не выходя из своего помещения, знать, что происходит в его армейском корпусе, и диктовать ему приказы.