ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВИЧ КРАПИВИН
Трое с площади Карронад 1979г.
или тут
► Показать Он до сих пор смотрел только перед собой, а теперь глянул по сторонам.
И просто задохнулся от неожиданной радости.
Утренний Город лежал вокруг, как громадный праздник, как лучшая на свете морская сказка.
Две узкие синие бухты врезались в улицы и обнимали центр Города. Они, как две исполинские руки, хотели обнять и холм, на котором стоял Славка. И самого Славку.
Это сам Город протягивал к Славке руки, звал его.
Звали сверкающие от солнца белые дома, похожие на громадные теплоходы. Звали белые теплоходы у причалов, похожие на многоэтажные дома. Звали замершие в бухтах грозно-синие крейсеры и эсминцы. Звала зелёная громада Кургана, жёлтый равелин у выхода из Большой бухты, путаница старых переулков...
Город принимал Славку!
Славка хотел качнуться навстречу и оробел.
"Правда? — спросил он у Города. — Но я ведь ещё... Я всего неделю... Разве я уже твой?"
Город празднично сверкал и смеялся:
"Не бойся Славка Семибратов! У меня тысячи мальчишек! Будет ещё один!"
"Но я... может быть, я ещё не такой уж... Не такой как тебе надо..."
Город распахивал руки. Он принимал Славку такого, как есть. С младенческой кисточкой на темени, с припухшей царапиной на ноге, с тряпичным другом Артёмкой. Со всякими боязливыми мыслями и с невыученным уроком по ботанике. Со всеми обидами и надеждами.
"Значит, я твой? — сказал Славка. — Ладно, я буду... Я иду!"
Шестая Бастионная (цикл повестей и рассказов) 1978-2001гг
или
► Показать ...Внешне Роська – чертенок, состоящий из косматой головы, острых локтей и коленок и нескольких десятков синяков и ссадин. У него во дворе есть сосед – Андрюшка Сажин. На Роську он совершенно непохож – кругловатый, медлительный, тихий и на первый взгляд даже трусоватый. Казалось бы, чего общего? Но с самого начала школьной жизни они друзья-приятели, хотя и ссорятся иногда.
А если не ссорятся, то всегда вместе.
– Что Андрюшки не видать? – спрашиваю я. – Опять чего-то не поделили?
– Его из дому не выпускают, – вздыхает Роська. – Нам теперь втроем приходится воевать против четверых… Сейчас у нас перерыв…
Трое против четверых – это вам не шуточки. Я спрашиваю с сочувствием:
– Почему не пускают? Двойку схлопотал?
– Синяк он схлопотал под глаз, – объясняет Роська. – А бабушка его ни в чем не разобралась и сразу: «Больше на – улицу никогда не пойдешь!»
Для Роськи синяк – дело обычное. Но для Андрюшки…
– Как он ухитрился?
– Да вот так… Подрался с писателями…
– Что-о-о?!
– Ох… – До Роськи доходит, что я тоже имею отношение к писательской профессии. Он виновато ежится у меня под боком и торопливо объясняет: – Это не такие писатели. Это те, кто всякую ерунду на стенках пишет, мы их так зовем. Ты не обижайся…
Я все-таки слегка обижаюсь и говорю, что можно было бы придумать другое название. Роська обещает подумать.
– А что за драка была? – интересуюсь я, потому что знаю: Андрей не из тех людей, которые прут на рожон.
И слышу такую историю.
В квартале отсюда есть памятник артиллеристам береговой обороны. Это оставшийся от военных времен бетонный капонир и два корабельных орудия. Вчера три каких-то балбеса (класса из шестого!) полезли к орудиям и начали писать на щитах названия джинсовых фирм: и всякую другую ерунду. Андрюшка Сажин и еще двое ребят как раз играли там и увидели такое дело. Андрюшка первый увидел. И кинулся первый…
Он не стал вести разговоров про то, что надо уважать памятники, историю города и тех, кто здесь воевал. Не было на это у Андрюшки ни умения, ни времени. Он просто заорал:
– А ну пошли отсюда, гады! Это наши пушки!
И он был абсолютно прав. Пушки в самом деле его. И всех ребят, которые там играют и которые знают про то, как громили фашистов защитники города. Для того пушки и поставлены, чтобы ребята играли и помнили. И балбесы с мелом кинулись прочь, хотя один и успел вляпать Андрюшке по глазу.
Мне в голову приходит наконец простая догадка: Роська знает эти подробности явно не понаслышке. Эту догадку я высказываю вслух, и Роська со вздохом соглашается:
– Ага… Рубашка немного порвалась тогда…
– А мама как отнеслась к этой истории?
– С пониманием, – скромно говорит Роська. – Она ведь у меня справедливая… Ой, вон она идет!..
...Но для Роськи и для других мушкетеров предстоящий бой – не забава. Это очень важное дело, это их сегодняшняя боевая жизнь. И не может он уйти, бросить друзей. Тем более что их тогда останется двое против четверых!
– Учти! Через пятнадцать минут быть дома, – говорит мама, зная, что через полчаса придется выходить на балкон и включаться в перекличку:
– Роська! Сколько можно звать!
– Шурик, домой!
– Алексей! Тебя на аркане тащить?
– Дима! Я сейчас пошлю за тобой папу!
(А цикады – все громче, а луна – все выше и ярче…)
Но это будет еще через целую вечность – через полчаса, а то и больше. А пока с дальнего края площадки несутся боевые кличи: кончилось перемирие между гвардейцами кардинала и мушкетерами де Тревиля. Роська сует под мышку зазубренный клинок, поддергивает гольфы – тем же движением, каким д'Артаньян поддергивал перед схваткой ботфорты, – распрямляется и… гибкой пружиной срывается с места.
И… нет, я не ошибся! Вдоль каменного белого забора туда же мчится еще один боец – толстоватый, запыхавшийся, но полный боевого рвения. Андрюшка вырвался на волю!
Он спешит и с размаху натыкается на прохожего. Точнее – на прохожую. Я слышу раздраженный и какой-то жирный голос:
– Что вы тут носитесь! Некуда ступить, только и мельтешат под ногами!
Хозяйки голоса почти не видно, однако я представляю крашеную даму с кошелкой и тяжелыми серьгами. Такая ни в каком детстве не сражалась на мечах.
– Играть, что ли, нельзя? – огрызается Андрюшка.
– Нашли где играть! На улицах! Я вот скажу родителям, я их знаю!
– А это не ваши улицы! – отвечает Андрюшка, рискуя заработать новые неприятности.
– А чьи? Твои? Собственник какой! – возмущается дама.
– Наши! – отвечает Андрюшка, убегая.
И он опять прав. Их эти улицы – его, Роськины, их друзей. Всех хороших людей. За этих людей дрались здесь в давние времена защитники Шестого и Седьмого бастионов. За них сражались артиллеристы береговой обороны – те, кому стоит неподалеку памятник. За них воевала армия генерала, чье имя носит ближняя улица. Для того, чтобы нынешние дик-сэнды, том-сойеры и д'артаньяны могли по вечерам сражаться на улицах деревянными мечами. Деревянными – пусть.
И как было бы хорошо, если бы на всем белом свете осталось только такое оружие. И одна только армия – вечная мальчишечья Армия Деревянных Мечей.
("Вечерние игры" 1983г.)
► Показать
...Все-таки хорошо, что так получилось и есть у Сандалика и Юроса теперь общий бастион.
– Значит, девятый бастион строите в этой линии… – сказал я.
Санька вскинул выгоревшие ресницы:
– Почему девятый? Их же здесь раньше семь было. Восьмая батарея не считается, она уже для морской обороны…
– Семь – это те, что с номерами. А еще Корниловский, на Малаховом. Забыл?
– Ой… – Санька даже остановился и крепко треснул себя ладонью по лбу. – Вот голова дырявая! Самое-то главное…
– Значит, все же наш – Девятый, – полувопросительно заметил Юрос. Он сказал это уже как название, с большой буквы...
...Мальчишки смотрели туда же, куда и я. Сандалик почесал об острое плечо подбородок, быстро глянул на меня и спросил:
– А как вы думаете, если бы Корнилова и Нахимова не убили, наши отдали бы тогда Севастополь?
– Но его и не отдавали, – сказал я. Сказал то, что понял еще в детстве, когда читал книгу "Малахов курган".
Санька удивленно вскинул белые ресницы.
– Ну посуди сам, – начал я. – При последнем штурме наши отбили противника от всех укреплений, кроме Кургана… На Кургане уже ничего нельзя было сделать, брустверы начисто были срыты огнем… А почти вся линия обороны оставалась в наших руках. Просто было решено, что нет смысла удерживать ее, там ежедневно гибло от обстрела больше тысячи человек. Вот Горчаков и приказал отойти через наплавной мост с Южной стороны на Северную...
...Сандалик посопел и с сожалением уточнил:
– Но все же Южная часть была в городе главная. Там были самые важные улицы и дома.
– Главное в любом городе – это люди, возразил я. – Не дома, не улицы, а те, кто там живет. Город не раз бомбили, сжигали, разрушали, а люди оставались, и город – опять вот он… Пока людей не победили, нельзя сказать, что город сдан…...
...Санька снова стал смотреть в изрисованное пенными полосами море. Облака над морем и над Санькой двигались беспросветными толпами.
"Ой-ей-ей, оказаться сейчас на яхте среди таких волн", – зябко подумал Санька. Шторм был совсем не похож на тот, в который Санька попал в августе.
Наверно, в такую погоду и погиб "Везул"…
В таких волнах погиб юнга Андрей Шуширин…
Да, в таком бешеном море можно потерять голову.
"Но если ты не один, если тебя не бросили, можно и выдержать, – успокоил себя Санька и опять вспомнил Юроса. – А у этого Андрюшки просто не было друга…"
Он отбросил эту мысль. Потому что она толкалась туда, куда Санька не хотел ее пускать. И он стал думать о другом. О том, кем бы стал юнга Андрюшка, если бы вырос. Может, офицером? Или матросом? Наверно, все равно он оказался бы на севастопольских бастионах в пятьдесят четвертом году прошлого века. Уже взрослый, усатый, крепкий. Как тот бронзовый матрос, что стоит с ядром в руках у памятника Корнилову.
"Отстаивайте же Севастополь…"
Ну пускай в названиях кораблей на оборотной стороне памятника не дописаны твердые знаки. Наверно, все-таки не в них главное. Главное – в этих словах, что впереди.
Санька сжал зубы.
Если надо, он будет отстаивать. Пускай он не самый смелый, пускай Эмка говорит, что ребенок. Но если надо он защитит и бастионы, и город.
"Но ведь город – это люди…"
Санька мотнул головой, чтобы прогнать продолжение мысли, но она уже толкнулась:
"А Димка?"
Море тревожно гремело. И другие моря на Земле тревожно гремели. И на свете было неспокойно. Город знал это и жил в готовности, как живет в готовности военный флот. Но все же сейчас были здесь мирные дни, и никого пока не надо было защищать и отстаивать. Среди тех, кого знал Санька, никого. Почти…
Кроме одного человека. Того, кто оказался будто на скользкой штормовой палубе один-одинешенек.
Если человек сорвется с палубы, его потом недосчитаются на каком-нибудь бастионе.
Может быть, на Девятом?
"Да выдумал ты все", – с жалобной досадой сказал себе Санька. Но другой Санька, более откровенный (или Одиссей, или тот мальчишка из будущих далеких лет, или просто-напросто храбрый и честный Юрос), хмуро ответил:
"Не ври ты…"
И Санька больше не стал врать себе, будто не помнит, как глядел тогда ему в спину Димка Турчаков. Не стал врать, что не помнит размытого адреса…
Санька еще раз погладил колонну и медленно пошел среди кустов и руин. Сначала медленно, потом торопливей и решительней.
А ветер толкал, толкал его в спину, будто лишь для этого и разгулялся над берегами, похожими на неприступные бастионы.
("Сандалик или путь к Девятому бастиону" 1984г.
Давно закончилась осада (Севастопольская фантазия) 2000г.
или
► Показать …Шлюпки с туристами обычно швартовались в Артиллерийской бухте у специального причала. Случалось, подходили и к Графской пристани, но в Артбухту чаще. Коля, Фрол, Поперешный Макарка и Федюня со своим «товаром» заранее заняли места на ракушечном парапете вблизи от пристани...
...Разложили свое добро: грудки круглых пуль, полушарок и минек, осколки, гудзики, значки и пряжки с фуражек и мундиров. Были тут и более редкие вещи. У Федюни, например, медная рукоять французской сабли с остатками темляка, у Фрола сломанный английский тесак, у Коли тяжелая белая медаль с вензелем королевы Виктории на лицевой стороне и выпуклым изображением индийского храма на обратной. Коля нашел ее недавно на «чужой территории» вблизи Третьего бастиона…
...Наконец с каменных глыб взорванной батареи закричали, замахали маленькие ребятишки, специально поставленные для сигналов.
Первый вельбот, равномерно махая желтыми длинными веслами, вошел в бухту. Над ним густо пестрели разноцветные зонтики и шляпы.
И вот вельбот прильнул бортом к дощатым мосткам (доски под гостями начали прогибаться).
Повизгиванья, смех. Шляпы и зонтики, светлые сюртуки и пышные платья, трости и веера двинулись вверх по ступеням.
— О-о, souvenirеs!..
— Les petits commerçantеs!
А иногда по-русски:
— Мальтчик, сколько есть стоит этот троф-фей?
Тут главное успевай ответить каждому и не пропусти выгодного покупателя. Мальчишки иногда на пальцах, иногда словами бойко объясняли, что три пули — копейка, осколок средних размеров — три копейки, а вот этот (похожий на скорлупу кокоса) — пятиалтынный.
— Что есть пья… ти… лтын?.. О, это не совсем мало!
— Ну и не совсем много. Ты, месье, иди полазай сам по бастионам, тогда узнаешь…
— О, бастион — это да, это les Braves c’est le Sort!..
Коля, если был вместе с ребятами, не пользовался французским, это было бы как-то нечестно. Так же, как другие, жестикулировал, вскидывал растопыренные пальцы, мотал головой, если давали слишком низкую цену. А по-иностранному только: «Мерси, мадам… Сэнкью, сэр…»...
...Сейчас Коля успел продать полдюжины пуль и гудзиков и мятую бляху от сардинского ремня (за пятак), когда в трех шагах от него остановились двое. Один — кругловатый, в соломенном канотье, светлом пиджаке и канареечном жилете. Второй — весь в темно-сером, в цилиндре, высокий, с длинным лицом и рыжеватыми бакенбардами. Они беседовали по-французски. Кругловатый похохатывал, длинный отвечал коротко. Он говорил с акцентом — видно было, что англичанин.
Француз, хохотнув очередной раз, взял англичанина под локоть и подвел к ребятам. Точнее — прямо к Коле.
— Вот вам и первая картинка здешней экзотики, дорогой мистер Брайтон…
Англичанин рукой, затянутой в серую перчатку, перехватил трость и гнутой рукояткой осторожно поворошил Колин товар. На самого Колю он, кажется и не взглянул, но глянул на француза и заметил:
— Вам не кажется, месье Дюваль, что хозяин этих сувениров мог бы сойти за английского мальчика? Если бы не был столь растрепан и помят…
— Хо-хо… Юнги на пристанях Темзы бывают не менее помяты и лохматы!
— Пожалуй, вы правы… Гм… смотрите-ка… — Согнувшись, мистер Брайтон взял в лайковые пальцы медаль. — Вы знаете, месье, что это?
— Хо! Понятия не имею!
— Такими медалями награждали солдат британских колониальных полков за участие в боях с индийскими повстанцами. Видимо, она принадлежала ветерану войск ее величества… Представьте, какая горькая судьба. Явиться на эти дикие берега, под стены варварского города, чтобы потерять прежние славные награды и, скорее всего, жизнь… И то, что город был в конце концов взят, — слабое утешение…
«Ну, всё! Пора» — понял Коля. Зря он, что ли, учился изъясняться на языке Руссо и Лафонтена? Он поставил левую пятку на парапет, сцепил на колене пальцы, уперся в него подбородком. Поднял глаза на француза.
— Месье, спросите вашего английского друга, почему он решил, что этот варварский город был взят?
Поняли, кажется оба.
— О!.. Хо-хо! — это, конечно, месье Дюваль. Англичанин сохранил невозмутимость, лишь приподнял под цилиндром бровь:
— А разве нет?
— А если да, то почему же мистер Брайтон ходит здесь не как победитель, а как турист?
Англичанин выпрямился и сказал с высоты роста:
— Это следствие великодушной европейской политики… если русский мальчик, понимает, о чем речь.
— Русский мальчик не понимает, — сообщил Коля, не меняя позы и взгляда (а на щеках холодок), — почему господа считают, что они взяли город. Всем известно, что русская армия сама оставила южную сторону и отошла на северный берег, чтобы закрепиться на новых позициях. Союзники их даже и не пытались штурмовать… Французам удалось штурмом взять Курган, но вот и всё. А храбрым солдатам ее величества в этой кампании вообще ни разу не везло…
Коля выговорил это, почти не сбиваясь и достаточно хладнокровно. Хладнокровие по-прежнему сохранял и англичанин (а француз — тот аж подпрыгивал от веселого возбуждения). Брайтон рукоятью трости потрогал бритый подбородок. Глянул на Дюваля.
— Не правда ли, месье, такое умение постоять за честь соотечественников достойно понимания?.. Спросите у юного россиянина (на вас он смотрит более дружелюбно), сколько он хочет за эту свою находку. И скажите, что я не собираюсь торговаться… — Джентльмен все еще держал медаль в лайковых пальцах.
Коля прыгнул с парапета, встал, положив локоть на ракушечный столбик, изогнул талию с изяществом инфанта. Посмотрел между англичанином и французом, на рыбачьи шхуны.
— Гость нашего города мистер Брайтон может взять эту вещь просто так, на память. Возможно, она принадлежала его знакомому… которого, кстати, никто не звал на наши дикие берега.
Англичанин, не меняя выражения лица, аккуратно согнулся. Аккуратно положил медаль рядом с пулями и осколками. Неторопливо выпрямился. Глядя Коле в лицо, коснулся двумя пальцами полей цилиндра. И пошел прочь — прямой и невозмутимый, как циркуль. А Дюваль на прощанье торопливо развел руками: что, мол, поделаешь с этой британской гордостью.
Мальчишки всю перепалку выслушали с открытыми ртами.
— О чем это ты с ними? — слегка завистливо спросил Фрол.
— Да ну их… Все еще считают себя полными победителями. Забыли, как их тут чистили в хвост и в гриву.
► Показать ...— Простите… Я случайно услышала, что вы говорите по-французски… — раздался рядом с Колей чистый голосок. Он вскинул глаза. Перед ним стояла девушка в бело-розовом полосатом платье, в похожей на скомканную газету шляпке и с кружевным зонтиком у плеча. У нее были темные локоны и веселые серые глаза. Коля впервые за все лето застеснялся пыльных босых ног. Соскочил с парапета.
— Да, мадемуазель… Я могу быть чем-то полезен?
— Право, я даже не знаю… Я и мой спутник с парохода «Грейт Миссури»…
За девушкой возвышался крепкий румяный мужчина лет тридцати. С шапкой русых волнистых волос и такими же светлыми усами (их концы были чуть загнуты). Он был без галстука, воротник белой рубахи свободно лежал поверх серой куртки, похожей на матросскую. Смотрел незнакомец добродушно и с легкой виноватинкой: ничего, мол, я не понимаю…
— Значит, вы не из Франции? — уточнил Коля.
— О нет! Мои родители да, из Марселя, но они давно переехали в Штаты и я родилась уже там. А мистер Клеменс вообще всеми корнями в Америке… — Она живо оглянулась на спутника. Тот, видимо, решил, что его представляют юному торговцу сувенирами и нагнул голову:
— Сэмюэль… о Сэм…
— Он говорит, что его можно называть просто Сэм, — разъяснила девушка. — А я… мадемуазель Софи, если угодно. Простите, а как ваша имя?
— Николя, — сообщил Коля и поморщился. Но что он мог еще сказать?
— О, Николя… А можно «Ник»? Как это принято в Америке.
— Разумеется! — обрадовался Коля.
Мадмуазель Софи обернулась к Сэму и указала на Колю:
— Ник…
— Ол райт! — Сэм протянул мимо девушки ладонь. Она была широкая и твердая. Сэм крепко потряс Колину руку — так, что она чуть не выскочила из плечевого сустава. Коля осторожно освободился и спросил:
— Вас, наверно, интересуют сувениры?
— Да… и они тоже, — кивнула Софи. — Но прежде всего мы хотели бы видеть интересные места. Мы много читали про осаду. Она чем-то похожа на нашу недавнюю войну…
— В которой освобождали негров?
— Да-да… Но мы не хотели бы ходить с толпой. Тем более, что мы уже отстали… Не могли бы вы показать нам знаменитый Малахов курган и… вообще, что сочтете нужным. Вам, наверно, известны здешние примечательные места?
— Конечно, мадемуазель!
Прогулка обещала быть интересной. Софи и Сэм казались славными. К тому же — из-за океана, из тех краев, где индейцы, Кордильеры, мустанги, Ниагара…
...На Малаховом кургане Сэм в самом деле повел себя как мальчишка. Он лазал по кустам и брустверам, садился верхом на пушки, разгребал башмаками сухую глину, отыскивая пули и осколки. И надо сказать, ему везло! И он радовался совсем как школьник.
— Ол райт, Ник! Теперь мы сядем на пристани рядом и откроем общий бизнес! А?
Оказавшиеся рядом туристы поглядывали на шумного американца со сдержанным неодобрением. К счастью, в этот час народу было еще немного.
Наконец, когда уже спустились с кургана, Сэм отыскал толстенную, похожую на колотушку кость.
— О! Это наверняка обломок французского полковника.
— Как вам не стыдно, Сэм! — возмутилась Софи. — Положите в траву эти… останки…
— Это кость лошади, — снисходительно сказал Коля. Софи насмешливо перевела.
— Я знаю, Ник! — не смутился Сэм. — Но я не для себя, а для мистера Блюхера, своего соседа по каюте.
— Он все равно не поверит… про полковника…
— Неважно! Главное, он сделает наклейку. Он собирает коллекцию для старой тетушки, которая должна ему оставить наследство. Тетушка сходит с ума от заморских экспонатов и верит всему! — И он запихал в саквояж кость несчастной кобылы, посмертно возведенной в офицерский чин.
— Я вам говорила, Ник… — шепнула Софи.
Потом они пешком двинулись мимо остатков Третьего бастиона, вдоль полузасыпанных траншей и батарей. Пересекли глубокую Лабораторную балку, перешли Пересыпь, где еще заметны были остатки батареи Сталя. И наконец по вырубленной в пластах известняка лестнице поднялись к площади, где белели развалины городского театра. Американцы держались молодцами. Софи только с сожалением поглядывала на усеянный колючками и перемазанный сухой глиной подол.
Коля тоже почти не устал. К тому же, он был здесь хозяин.
— А вон там, за театром, дорога к Мачтовому бастиону. На нем воевал граф Лев Толстой, который написал про Севастополь и еще много чего… Это совсем недалеко.
— О да! — закивал мистер Клеменс. — Мы должны туда… непременно… — И вдруг что-то тихо сказал Софи.
— Сэм говорит, что просит у вас прощения, Ник, — сообщила она.
— За что? — изумился Коля.
— За несерьезное поведение. Он понимает, в какие героические места попал, но порой поддается своему легкомысленному характеру…
...Спустились в ров [четвертого бастиона].
Мистер Клеменс опять превратился в прежнего Сэма:
— Там что? — он азартно смотрел на квадратные норы.
— Минные галереи…
— Туда можно?
— Лучше не надо. Были случаи, когда люди терялись. А кое-кто даже подрывался.
— Но если недалеко…
— Сэм, — категорически произнесла Софи. — Если вы сделаете туда хоть шаг, я немедленно покину вас. И уведу Ника! — Она, забывшись сказала это по-французски, но тут же перевела.
— Слушаю и повинуюсь, — горестно покорился Сэм, это было ясно без перевода. Затем он все же сказал: — Чисто женская паника… У меня достаточный опыт подземных путешествий. Еще в детстве лазил… Рядом с нашим городком есть удивительнейшая пещера с массой запутанных коридоров, и вот мы с мальчишками… И не только с мальчишками кстати…
— С кем же еще? — подзадорила Сэма Софи, незаметно уводя его от опасного места. И, конечно, все переводила Нику.
— Если хотите знать, это история моей первой любви. Я был как Ник. И она… Ее звали Бетси… Чтобы показать, какой я герой, я увел ее в пещеру на прогулку и сделал вид, что заблудился. Бедная Бетси ударилась в слезы, но я поклялся, что отыщу выход, если она… да, если она поцелует меня. А я ее. И мы поцеловались и даже объявили себя обрученными, хотя не совсем представляли, что это значит… По правде говоря, я и в пещеру-то с Бетси отправился потому, что целоваться на свету у меня не хватало смелости… А заблудиться по-настоящему я не боялся, поскольку прихватил с собой моток толстой нитки от воздушного змея. Один конец привязал к кустам у входа, а другой незаметно разматывал за собой. Бетси ничего не заметила, потому что несла свечку и боялась, что она погаснет…
— А дальше что? — с неподдельным интересом спросил Коля.
— Потом, конечно, мы выбрались. И Бетси объявила меня героем и самым смелым мальчиком в нашем штате. И мы поцеловались еще… Но через месяц она с родителями переехала в Коннектикут, и это была моя первая в жизни душевная драма. Увы…
(окончание следует...)
_________________ "Что у нас есть? Только люди и камни." (В.Горелов)
----------------------
"Главное в любом городе — это люди... Не дома, не улицы, а те, кто там живет. Город не раз бомбили, сжигали, разрушали, а люди оставались, и город — опять вот он... Пока людей не победили, нельзя сказать, что город сдан..." (Крапивин В.П.)
---------------------
В переводе с древнегреческого слово "варвары" означает "понаехали тут!" (Bip)
Последний раз редактировалось Shikamama 10 апр, 2017, 1:00, всего редактировалось 1 раз.
|